Джон Ролланд шевелит ногами под пледом и видит, как его агент, покуривая сигару, довольный выходит на палубу.
— И как ты только можешь радоваться жизни? — злобно ворчит Джон. — В то время как ежедневно тысячам людей на земле приходится переносить невиданные страдания. Для тебя мировая скорбь — пустой звук.
Сэм Дут кивнув, присаживается рядом с Ролландом и заказывает себе чашечку мокка.
— «Китайская стена» уже четвертую неделю идет на Бродвее, — говорит он. — У меня есть все причины быть довольным.
— Я ее написал, — еле слышно шепчет Ролланд. — И я умираю от боли, когда думаю о судьбах будущих матерей в Индии.
— Ты постоянно думаешь об этом, когда скорость ветра достигает девяти, — отвечает Сэм Дут, попивая свой кофе. — А я уже в девятый раз переплываю океан.
Ролланд чувствует себя отвратительно. Ему хочется подняться и сказать агенту, что все греки — земноводные, что Одиссей был пиратом, не говоря уже о грабителях-аргонавтах. Сказать, что его, Джона, предки всегда были привязаны к земле, что они покорили три континента, но всегда выступали за свободу мореходства, что это бесчеловечно в ореховой скорлупе весом в 40 000 тонн переплывать через океан, и что он никогда больше не будет называть его Сэмом Дутом, а только Периклом Хептоманидесом.
Вместо этого он садится в кресле, бросает на агента испепеляющий взгляд, и, улыбаясь, говорит:
— Сэм, дорогой мой, я хочу лечь. Мое завещание хранится у портье в отеле «Барбизон-Плаза».
Он, качаясь, идет по палубе, крепко держась за перила, и открывает дверь своей каюты.
Он лежит раздетый, с закрытыми глазами в своей постели, его тело тонет в пропасти и чья-то невидимая рука вытаскивает его опять. Он кладет руки поверх одеяла и думает о тех временах, когда ему было шесть лет, и султан Абдул Гамид качал его на коленях. Абдул Гамид был жестоким человеком. У него были впалые губы, маленькие хитрые глазки, нос крючком, и весь мир боялся его. А Джон сидел на его коленях. Кровавый султан трепал его по щекам, и заставлял мальчика прочитать наизусть персидский стишок, из которого тот знал только одну строчку:
«Тазе битазе, ун бину» — «Все свежее и свежее, все новее и новее».
«Я уже не свеж и не нов», — думает Ролланд, закрывая глаза. Так проходят минуты, кровавый султан свергается и османский меч передается новому султану. Джон Ролланд живет во дворце, окруженный евнухами и женщинами. Иногда он надевает свой красно-голубой мундир и пожимает руки вельможам. Вот, он на большом ковре читает книги, пишет стихи и стройная невольница прислуживает ему и открывает таинства любви.
Потом он проваливается в пропасть, где Сэм Дут, с пошлой улыбкой, протягивает ему апельсиновый сок. Снова потекли минуты, в которые встающее на Востоке солнце тонуло в мутном зареве Запада. Ветер усиливается до десяти. Сэм Дут в каюте Ролланда напевает греческую песенку о докере Джорджаки, который соблазнил богатую вдову и с ее деньгами убежал в Салоники.
Джон Ролланд приподнимается в постели и выражает сочувствие судьбе всех несчастных вдов Индии и будущих матерей Америки. После чего его охватило желание здесь, сию же минуту написать сценарий научно-популярного фильма о верблюдах и подать иск на известную табачную компанию за жестокое обращение с животными.
Но сила ветра уже поднялась до одиннадцати. Сэм Дут, смущенно улыбаясь, исчезает в своей каюте, а Джон Ролланд вспоминает о своей комнате в Нью-Йорке и мировая скорбь вновь переполняет его. Он слушает, как бушует океан, и старается думать о тихих водах Босфора, но это ему не удается.
Слабый солнечный свет озаряет каюту. Джон закрывает глаза, снова открывает их и удивляется тому, что этот светящий диск в небе — все еще луна, хотя ему казалось, что уже солнце. Он засыпает, думая о том, что мог бы написать сценарий под названием «Твердая почва под ногами».
Потом он внезапно просыпается. Корабль не движется, словно солдат на посту. Джон подходит к иллюминатору и видит зеленовато-серую полоску земли, город с белыми квадратными домами, минаретами, куполами мечетей и смуглое лицо на берегу, с глазами, тоскливо смотрящими в сторону его каюты.
— Африка, — возвещает Сэм Дут, входя в каюту. — Мы сходим в Рабате. Я заказал номер в «Сплендид-Палас». Позже можно съездить в оазис, забыл, как он называется, но отель там называется «Медитерания». С водопроводом, конечно.
Пока Джон Ролланд бреется, в зеркале отражаются фантастические морды важно шествующих мимо верблюдов. Он берет сумку и спешит на палубу. Ветер бьет в лицо, и он видит ветви высоких пальм.
— Вперед, в Африку, — говорит он, взяв агента за руку.
Он спускается по трапу и, глубоко вдохнув воздух, вступает на землю Касабланки.
Триста узких, крутых ступенек, тесный вход, и мужчина с обветренным лицом и всклокоченной бородой дотрагивается до камней башни Гасана. У их ног лежит Рабат. Джон Ролланд смотрит на четырехугольные белые дома, а гид с обветренным лицом говорит:
— Этот город, как белая девушка на груди черного раба.
Джон Ролланд молчит. Он смотрит на белый город, на океан и серую линию песка на горизонте.
— Эту башню, — продолжает араб, печально всматриваясь вдаль, — построил Гасан, тот самый, что построил Гиральду в Севилье.
Он замолкает. Складки его одежды хранят песок. Джон Ролланд вглядывается в его старое огрубевшее лицо, потом снова переводит взгляд на песок и холодные камни башни.
— На этом месте, — говорит араб. — Хасан должен был, по поручению халифа, построить вторую Альгамбру. Однако он успел построить только башню. Дни и ночи проводил он на этой плоской крыше. Но когда халиф однажды ночью решил прервать мудрые размышления мастера и поднялся по этим тремстам ступенькам, то застал мудрого Хасана в объятиях своей жены. Так мечеть и дворец остались недостроенными.
Араб умолкает, потом подходит к краю башни и показывает вниз.
— Там, на каждом камне следы разбившегося тела Хасана.
Джон Ролланд смотрит вниз. Толстая жила выступает у него на лбу. Неожиданно он плюет в пропасть и в порыве гнева кричит на арабском:
— Сукин сын! Соблазнить жену халифа!!!!
Проводник услышав арабские проклятия, застывает на месте. Сэм Дут протягивает ему банкноту и незаметно показывая на Джона говорит:
— Осторожно! Молодой господин не совсем нормальный.
Он уводит Ролланда вниз. Они едут в город и долго гуляют по узким базарным улочкам. Верблюды проходят мимо, и их головы покачиваются, как колосья на ветру.
Они заходят в кафе.
— Кофе, — заказывает Ролланд и затягивается длинным наргиле.
Он молчит, зло вонзая зубы в янтарный мундштук, и Сэму становится от этого жутко.
— Пойдем в отель, — предлагает он, и Джон кивает в ответ.
Вечера облаченный в смокинг Ролланд проводит в баре отеля, за рюмкой хеннеси
[12]
и объясняет своему соседу, французскому коммерсанту, что он американец, путешествует от скуки и говорит только по-английски.
