Азиадэ вздрогнула при этой мысли. Она пошла дальше. В полумраке нижнего этажа скромно одетые женщины прижимались к одетым во фраки мужчинам. Душный воздух был наполнен ароматами духов вперемежку с винным перегаром. Азиадэ присела на край свободной скамейки и вдруг почувствовала себя очень усталой. Мужчины, проходя мимо улыбались ей, но она не отвечала им. Она сидела в яркой цыганской одежде и золотые монетки венцом свисали на ее лбу.
На другом конце скамейки спиной к Азиадэ сидела байадерка. Спина была загорелой, молодой и стройной. Азиадэ посмотрела на худые руки, шелковые шаровары и вышитые золотом башмаки. На голове у женщины красовалась шелковая чалма. Она сидела одна, молчаливо и задумчиво, явно уставшая от суматохи праздника.
Вдруг она повернулась и Азиадэ увидела жемчужину в виде слезы свисающую на лбу у женщины, гордо изогнутые брови, карие глаза и узкий нос с дрожащими крыльями.
— Добрый вечер, Марион, — сказала Азиадэ.
Вся ее усталость мигом улетучилась. Она повернулась к баядерке.
— Добрый вечер, Азиадэ.
Марион с удивлением разглядывала ее. Глаза ее расширились. У нее было очень красивое лицо, тонкие длинные руки.
— Вы выглядите как настоящая турчанка. Чалма вам очень подходит, — Азиадэ смотрела на нее с восхищением и признанием.
Марион рассмеялась ей в ответ:
— Вообще-то чалму и турецкие шальвары должны были надеть вы.
— Это было бы слишком просто, Марион. Я же дикарка и должна носить чадру.
— Дикарка? Когда в последний раз женщина в вашей семье надевала чадру?
— В последний раз? Я сама еще носила чадру. Всего шесть лет назад. Нет, я на самом деле дикарка.
Азиадэ взяла Марион за руку. От руки исходил аромат. Марион удивленно подняла брови. Она улыбалась:
— Почему же вы не бежите прочь, Азиадэ, как тогда в Земеринге?
Ее голос звучал печально:
— Я была просто дурой, Марион, потому и бежала тогда. Не сердитесь на меня.
Азиадэ серьезно и с любопытством смотрела на Марион.
— Вам хорошо с Алексом? Он хорошо к вам относится?
Она не могла объяснить внезапную благосклонность Азиадэ.
— У нашего мужа все хорошо. Он теперь алхимик и гадает какой-то блондинке по руке. Рядом с ним сидит Матес, который в действительности Ли Тай-Пе. Курц тоже должен быть где-то наверху и многие другие врачи разных специализаций. Нет, на самом деле, Хаса хороший муж и между нами нет никаких проблем.
Она замолчала. Петр Первый шествовал по залу положив руку на плечо принцессе Нефертити. Какой-то юноша с приделанным носом сидел в углу и беседовал с отважного вида индейцем в очках.
Они серьезно разговаривали, даже если бессвязно, об эстетических проблемах.
Марион погрузилась в размышления. Лицо ее все еще казалось надменным.
— Может выпьем мокко, Азиадэ, — предложила она вдруг, — я знаю по опыту, что наш муж до рассвета останется на Гшнасе.
Азиадэ кивнула. Они поднялись и пошли в кафе, байадерка и цыганка. Серые глаза смотрели в карие, а в зале постепенно становилось все спокойнее. Хмель ночного праздника отступал. Обе женщины вдруг смутились.
— Как у вас дела, Марион?
— У меня? Ах, все хорошо, спасибо. Я ездила на лыжи в Тироль. Теперь я снова в городе.
— Это так странно, Марион. Я сейчас в первый раз разговариваю с вами, но при этом знаю о вас так много.
Марион едва заметно покраснела:
— Да, Алексу всегда нужно было кому-нибудь раскрыть свое сердце. Он все-еще рассказывает о своих пациентах и мечтает о яблочном пироге, который пекла его мама?
— Да, все еще. И приемная все так же полна больными и на столе все еще лежат все те же старые журналы. После приема он также ходит в кафе.
— А потом он едет в Кобенцл или в Пратер. Не так ли? Я чувствую себя помолодевшей, слушая вас.
Она замолчала. Оркестр играл цыганскую песню. По углам зала сидели парочки. Никто больше не танцевал. За соседним столом сидели двое мужчин и говорили о бирже. Действительность постепенно овладевала залом.
— Такое редко случается, чтобы две жены одного мужчины вот так мирно сидели за одним столом, — сказала Марион.
— Почему же? Мой дед имел четыре жены сразу и все четыре прекрасно понимали друг друга. Даже лучше, чем своего мужа.
Марион открыла сумку. Она достала маленькое зеркальце и провела по лицу пуховкой.
— Я очень рада, что у Алекса снова все хорошо. Он тогда все принял слишком близко к сердцу. Боже мой, такое же часто случается в жизни, люди расстаются. Я не могла иначе, я должна была уйти. Вообще-то Алекс счастливый человек, вы же ладите друг с другом?
Голос Марион звучал холодно. Азиадэ спрятала нос и глаза в чашке кофе. Потом она хитро улыбнулась:
— О да, мы отлично понимаем друг друга. Хаса очень терпелив со мной. Я же дикарка, и совсем не такая, как он. Но он всегда очень внимателен и исполняет все мои желания. Но я уверена, что он делает все это не ради меня. Он просто очень хороший муж. Очень внимательный, обходительный, нежный. Он был бы так же мил с любой другой женщиной. Это совсем не трудно быть счастливой с Хасой, так что у нас действительно все хорошо.
Марион улыбалась. Она думала о квартире, о постели, о Хасе в белом халате и о журналах в приемной.
— Они все так же сидят в гостиной у окна, а Хаса кричит в ординаторской: «Скажите „два“».
Азиадэ радостно закивала:
— Да, а пациенты отвечают: «четырнадцать» или «Что простите?», а затем стучат инструменты. По началу я хотела помогать Хасе в ординаторской, но он не разрешил мне этого делать.
— А мне он позволял себе ассистировать.
В голосе Марион угадывалось едва заметное превосходство.
— Мне разрешалось протягивать ему инструменты, выписывать счета и давать детям шоколадки. Вначале мне это нравилось, но это плохо, когда муж с женой целый день вместе.
Из-за того, что я знала всех его пациентов, мы обсуждали их и в свободное время. Так не могло продолжаться долго.
Застывшее лицо Марион вдруг смягчилось. В руках она держала смятый носовой платок. Странным казалось, что было время, когда она протягивала Хасе инструменты и ревновала к красивым пациенткам. Эти времена давно прошли. Между тем временем и настоящим стоял Фритц, по которому сходили с ума все женщины. Были и другие, но об этом лучше не думать.
Азиадэ вздохнула.
— Иногда я завидую вам, Марион. Вы знаете Хасу намного лучше, чем я. Я плохо разбираюсь в европейских мужчинах. Кроме Хасы, я знала в Берлине еще пару лысых сокурсников, которые занимались расшифровкой иероглифов. Мы должны чаще встречаться и говорить о нашем муже.
