— Это не то что яйца в сабайоне, которые готовили у вашей бабушки!
И он возобновил разговор со своим соседом-агрономом, который считал, что жизнь в деревне имеет много преимуществ, позволяя ему, например, воспитывать в дочерях своих любовь к простоте. Наставник приветствовал такие взгляды и грубо льстил ему, думая, что тот имеет влияние на его воспитанника, к которому ему втайне хотелось попасть в управители.
Фредерик, явившись сюда, был зол на Сизи; глупость виконта его обезоружила. А жесты Сизи, его лицо — все в нем напоминало ему обед в Английском кафе, все сильнее раздражало его, и он прислушивался к нелюбезным замечаниям, которые вполголоса делал кузен Жозеф, добрый малый без всякого состояния, страстный охотник и биржевик. Сизи в шутку несколько раз назвал его мошенником; потом вдруг воскликнул:
— А, вот и барон!
Вошел мужчина лет тридцати; в лице его было что-то грубое, в движениях какое-то проворство; шляпу он носил набекрень, а в петлице у него красовался цветок. Это был идеал виконта. В восторге от такого гостя, вдохновленный его присутствием, он решился сказать каламбур по поводу глухаря, которого как раз подавали:
— Вот глухарь — он глух, но не глуп!
[97]
Сизи задал г-ну де Комену множество вопросов о лицах, не известных остальным гостям; наконец, словно вспомнив что-то, он спросил:
— А скажите, вы подумали обо мне?
Тот пожал плечами:
— Рано вам, малыш! Нельзя!
Сизи просил г-на де Комена ввести его в свой клуб. Барон, сжалившись, очевидно, над его самолюбием, сказал:
— Ах, чуть не забыл! Поздравляю, дорогой мой: вы ведь выиграли пари!
— Какое пари?
— А там, на скачках, вы утверждали, что в тот же вечер будете у этой дамы.
У Фредерика было такое чувство, словно его хлестнули бичом. Но он сразу же успокоился, увидев смущенное лицо Сизи.
Действительно, уже на другой день, как только появился Арну, прежний ее любовник, ее Арну, — Капитанша стала раскаиваться. Они с Арну дали понять виконту, что он лишний, и выставили его вон, нимало не церемонясь.
Он сделал вид, что не расслышал. Барон прибавил:
— Что поделывает милейшая Роза? По-прежнему у нее такие красивые ножки? — Этими словами он хотел показать, что он был с нею в близких отношениях.
Фредерика обозлило это открытие.
— Тут нечего краснеть, — продолжал барон. — Дело неплохое!
Сизи щелкнул языком.
— Э, не такое уж хорошее!
— Вот как?
— Ну да, боже мой! Во-первых, я не нахожу в ней ничего особенного, и потом ведь таких, как она, можно получить сколько угодно. Ведь как-никак это… товар!
— Не для всех! — раздраженно возразил Фредерик.
— Ему кажется, что он — не как все! — сказал Сизи. — Вот забавник!
Гости засмеялись.
Сердце так билось у Фредерика, что он задыхался. Он выпил залпом два стакана воды.
Но у барона сохранились приятные воспоминания о Розанетте.
— Она по-прежнему с неким Арну?
— Ничего не могу сказать, — ответил Сизи. — Я не знаю этого господина!
Тем не менее он стал утверждать, что Арну мошенник.
— Позвольте! — крикнул Фредерик.
— Однако это несомненно! У него даже был процесс!
— Неправда!
Фредерик вступился за Арну. Он ручался за его честность, даже сам поверил в нее, придумывал цифры, доказательства. Виконт, злой и к тому же пьяный, упрямился, и Фредерик строго спросил его:
— Вы, сударь, хотите меня оскорбить?
И взгляд, брошенный им на виконта, был жгуч, как кончик его сигары.
— О, ничуть! Я даже согласен, что у него есть нечто весьма хорошее: его жена.
— Вы ее знаете?
— Еще бы! Софи Арну — кто ее не знает!
— Как вы сказали?
Сизи поднялся и, запинаясь, повторил:
— Кто ее не знает!
— Замолчите! Она не из тех, у кого вы бываете!
— Надеюсь!
Фредерик швырнул ему в лицо тарелку.
Она молнией пролетела над столом, повалила две бутылки, разбила салатник, раскололась на три куска, ударившись о серебряную вазу, и попала виконту в живот.
Все вскочили, чтобы удержать его. Он выбивался, кричал, был в ярости. Г-н дез-Онэ твердил:
— Успокойтесь! Ну полно, дитя мое!
— Но ведь это ужасно! — вопил наставник.
Форшамбо был бледен как полотно и дрожал; Жозеф громко хохотал; лакеи вытирали вино, подымали с пола осколки, а барон затворил окно, ибо, несмотря на стук экипажей, шум могли услышать и на бульваре.
В ту минуту, когда Фредерик бросил тарелку, все говорили разом; поэтому оказалось невозможным определить, что дало повод к оскорблению, кто был причиной — сам ли Арну или г-жа Арну, Розанетта или еще кто-нибудь другой. Несомненно было одно — ни с чем несравнимая грубость Фредерика: он решительно отказался выразить малейшее раскаяние.
Г-н дез-Онэ попытался смягчить его, кузен Жозеф также; о том же старались наставник и даже Форшамбо. Барон тем временем успокаивал Сизи, который проливал слезы, ослабев от нервного потрясения. Раздражение Фредерика, напротив, все усиливалось, и дело, может быть, осталось бы в том же положении до самого утра, если бы барон не сказал, желая положить этому конец:
— Милостивый государь, виконт пришлет к вам завтра своих секундантов.
— В котором часу?
— В полдень, если разрешите.
— К вашим услугам, милостивый государь.
Очутившись на улице, Фредерик вздохнул полной грудью. Слишком уж долго он сдерживался: наконец-то он дал себе волю! Он чувствовал какую-то мужественную гордость, наплыв внутренней силы, опьянявшей его. Ему нужно было двух секундантов. Первый, о ком он подумал, был Режембар, и он тотчас же направился в известный ему кабачок на улице Сен-Дени. Ставни были закрыты. Но в окошке над дверью блестел свет. Дверь открылась, и он вошел, низко наклонив голову, чтобы пройти под навесом.
В пустом помещении горела свечка, поставленная на прилавок у самого края. Все табуреты, ножками вверх, стояли на столах. Хозяйка и слуга ужинали в углу, у двери в кухню, и Режембар, сидевший в шляпе, разделял их трапезу и даже слегка стеснял слугу, который при каждом глотке принужден был поворачиваться боком к столу. Фредерик коротко рассказал Режембару, в чем дело, и объяснил свою просьбу. Гражданин сперва ничего не ответил; он вращал глазами, как будто раздумывая, несколько раз обошел комнату и, наконец, сказал:
