Рассвело; заливались горны; склоны холмов, казалось, шевелятся от бесчисленных фигурок в красно-синих мундирах. Выхватив револьвер, Антонио со всех ног пустился к арсеналу на улице Кампо-Гранде и, добежав, успел увидеть, как в пятидесяти метрах от него цепи солдат выскакивают из воды и, стреляя, бросаются в траншею, которую обороняли люди старого Жоакина Макамбиры.
Онорио и с ним еще человек шесть уже залегли за наспех сложенной баррикадой из бочек, топчанов, толстых дубовых прилавков, ящиков, мешков с землей. Антонио и его люди вползли туда на четвереньках: защитники помогали им, тянули за руки. Еле переводя дух, старший Виланова выбрал себе место, откуда открывался широкий обзор. Пальба шла такая, что он не слышал Онорио, стоявшего бок о бок с ним. Он осторожно выглянул: от реки по Кампо-Гранде, по спускам Святой Анны и Святого Иосифа стремительно неслась туча красноватой пыли. Он увидел дым и языки пламени. Солдаты поджигали дома, чтобы выкурить стрелков. Антонио вспомнил, что его жена и свояченица там, внизу, на спуске Святой Анны и, может быть, задыхаются с ранеными в обжигающем дыму. Ярость снова охватила его. Из дыма и пыли вынырнули, озираясь с безумным видом, несколько солдат. На них были синие мундиры, красные штаны, сверкали штыки длинных винтовок. Один швырнул на баррикаду горящий факел. «Затопчи!»-целясь в грудь ближайшему солдату, бросил Антонио лежавшему рядом мальчишке, а сам выстрелил, почти ничего не различая в густой пыли, и нажимал на спуск, пока боек не щелкнул вхолостую. Он едва не оглох от грохота. Привалившись к бочке спиной, стал перезаряжать револьвер и вдруг заметил, что Педрин-мальчик, которому он велел погасить факел, неподвижно лежит на просмоленном чурбаке в луже крови. Но подойти к нему он не успел: левая часть баррикады рухнула, и, подсаживая один другого, посыпались солдаты. «Берегись!» – крикнул он и снова открыл огонь, пока были патроны в барабане. Двое свалились, и он кинулся к ним с ножом, но трое его помощников уже успели прикончить их, осыпав проклятиями. Он поискал взглядом Онорио и с облегчением увидел, что брат невредим и улыбается ему. «Обошлось?» – спросил Антонио, и тот кивнул. Только теперь смог он пробраться к Педрину: мальчик был ранен в спину и сильно обжег ладони. Его оттащили в сторону, уложили на кучу одеял. Лицо мальчика было мокро от слез. Педрин был сирота-Антонио с женой усыновили его вскоре после того, как осели в Канудосе. Услышав, что перестрелка возобновилась, он поплотнее укрыл его и вернулся на свое место, сказав: «Я скоро приду и вылечу тебя, Педрин».
Из-за баррикады, которую поспешно возводили заново, Онорио стрелял по солдатам. Антонио зарядил револьвер, пристроился рядом. «Десятка три будет», – сказал Онорио. Оглушительный грохот, казалось, подступает со всех сторон, становится все ближе. Он подумал о жене, и тотчас Онорио спросил: «Как думаешь, Антония и Асунсьон живы?» Он не успел ответить, увидев в грязи перед самой баррикадой солдата-тот лежал, обхватив винтовку и не выпуская из другой руки саблю. «Оружие бы нам пригодилось», – сказал он и выпрыгнул в пролом. Когда он склонился над солдатом и потянул винтовку к себе, тот вдруг стал поднимать саблю. Ни минуты не колеблясь, Антонио всадил ему нож в живот, налег на рукоять всей тяжестью. Солдат глухо зарычал, закряхтел, потом обмяк и замер. Взяв в охапку его ружье, саблю, кинжал, ранец, Антонио вгляделся в пепельно-желтоватое лицо убитого – лицо, каких тысячи, лицо скотовода или пахаря, – и ему стало горько. Онорио и другие тоже выбрались наружу, обшаривали второго солдата. Тут раздался голос Жоана Апостола-он точно вырос из облака пыли, из клубов порохового дыма. За ним шло еще двое; все они были в крови.
– Сколько вас тут? – спросил Жоан, подозвав их к себе.
– Девять, – ответил Антонио, – а там, в доме, еще один, раненый.
– Пошли, – сказал Жоан, поворачиваясь. – Только глядите в оба, кое-где засели солдаты.
Однако сам он шел в полный рост, не пригибаясь, по самой середине улицы и на ходу рассказывал, что солдаты атакуют церкви и кладбище со стороны реки и потому надо задержать их здесь, чтобы Наставник не оказался отрезанным. Там, где на Кампо-Гранде выходит улица Мучеников, почти у самой церкви святого Антония, нужно построить баррикаду.
Идти предстояло метров триста, и Антонио ужаснулся, увидев, во что превращен Канудос: разрушенные дома, проломы в стенах, изрешеченные пулями двери, кучи щебня и мусора, груды битой черепицы, обугленное дерево, распростертые там и тут мертвецы и окутывающие, заслоняющие, затуманивающие город тучи пыли и дыма. Повсюду, как вехи того пути, по которому продвигались солдаты, их встречало пламя пожаров. Догнав Жоана, Антонио передал ему слова Катарины. Тот кивнул, даже не обернувшись. Завернув за угол улицы Марии Магдалины, они нос к носу столкнулись с вражеским патрулем. Антонио видел, как замелькала среди них высокая фигура Жоана, как он метал ножи, словно на ярмарочных состязаниях. Антонио тоже ринулся вперед, стреляя на ходу. Вокруг свистели пули, он споткнулся и упал, но все же успел отбить занесенный штык и свалить солдата, дернув его на себя. Они барахтались в грязи, и Антонио не мог вспомнить, есть ли у него нож. Потом тело солдата, с которым он боролся, дернулось и обмякло. Жоан помог Антонио встать на ноги.
– Соберите оружие, – приказал он. – Штыки, ранцы, подсумки.
Онорио и двое его помощников нагнулись над третьим-Анастазио, – пытаясь поднять его.
– Зря стараетесь: убит, – проговорил Жоан. – Оттащите тела на угол, перекроем улицу.
Он сам, подавая пример, взял за ноги труп, оказавшийся к нему ближе других, и поволок его к улице Мучеников, где жагунсо уже строили баррикаду из всего, что оказалось под рукой. Антонио Виланова принялся помогать им. Выстрелы и пулеметные очереди не смолкали. Жоан Апостол вместе с Антонио катил тележное колесо, когда подбежавший мальчик с синей повязкой Католической стражи сказал, что еретики снова пошли на приступ Храма Господа Христа. «За мной!»-крикнул Жоан, и все бросились следом. Они вбежали на церковную площадь в ту самую минуту, когда со стороны кладбища там появилось несколько солдат во главе с молоденьким белокурым офицером: он размахивал саблей и стрелял из револьвера. С колокольни, с недостроенной крыши храма по ним дали залп, и солдаты замялись, дрогнули, стали пятиться. «Наседай, наседай, не давай уйти!»-услышал Антонио рев Жоана Апостола. Из церквей выскочили жагунсо и погнались за солдатами. Антонио видел среди них огромную фигуру Жоана Большого: поравнявшись с Жоаном Апостолом, он на бегу обменялся с ним двумя-тремя словами. Но солдаты успели закрепиться на краю кладбища, и нападающих встретил частый огонь. Антонио припал к земле. «Убьют его», – подумал он, глядя на Жоана Апостола, который, в рост стоя посреди улицы, знаками приказывал своим людям укрыться в домах на улице Святого Киприана или залечь. Потом он опустился на корточки рядом с Антонио.
– Возвращайся на баррикаду. Держись. Нужно вытеснить их отсюда, дожать до того места, где их встретит Меченый. Ступай.
Антонио кивнул и вместе с Онорио и еще десятком жагунсо побежал назад, на перекресток Кампо-Гранде и улицы Мучеников. Голова его наконец прояснилась, оцепенение прошло. «Ты умеешь наладить дело, – подумал он, – это от тебя и требуется». Он велел отнести трупы убитых на баррикаду, принялся помогать сам, как вдруг в одном из домов послышались крики. Антонио пинком распахнул дверь, первым ворвался внутрь и выстрелил в сидевшего на корточках человека в сине-красном мундире. Только потом он с изумлением сообразил, что солдат ел: в руке у него был зажат кусок вяленого мяса, которое он только что вытащил из очага. Рядом, еще дышал старик хозяин, приколотый к полу штыком, жалобно хныкали трое детей. «До чего же он изголодался, если смог про все забыть и рискнуть жизнью из-за куска говядины», – промелькнуло в голове у Антонио. С пятью помощниками он обшарил дома от церковной площади до баррикады: все они еще хранили следы недавней схватки-поломанная мебель, пробитые стены, раздавленная черепица. Женщины, старики, дети, вооруженные палками и вилами, радостно встречали их, говорили без умолку. В одном из домов Антонио обнаружил две бадьи с водой: он напился сам, напоил своих помощников и велел оттащить тяжелые кадки на баррикаду. Радости Онорио и остальных защитников не было конца.
