— Нет, полицейских я не видел, — сказал Акилино. — Там живут семьи. Жены, дети. Они обзавелись маленькими фермами.
— И их же семьи так брезгуют ими? — сказал Фусия. — Несмотря на то что это их родные, Акилино?
— Бывают случаи, когда родство не играет роли, — сказал Акилино. — Наверное, не могут свыкнуться, боятся заразиться.
— Но тогда, значит, никто их не навещает, — сказал Фусия. — Значит, посещения запрещены.
— Нет, нет, наоборот, их многие навещают, — сказал Акилино. — Надо только сначала влезть на баржу, где тебе дают кусок мыла, чтобы ты помылся, и заставляют снять свою одежду и надеть халат.
— Зачем ты меня уверяешь, старик, что приедешь повидаться со мной? — сказал Фусия.
— С реки видны их дома, — сказал Акилино. — Хорошие дома, есть и кирпичные, как в Икитосе. Там тебе будет лучше, чем на острове, приятель. Заведешь себе друзей и будешь жить спокойно.
— Оставь меня, старик, в каком-нибудь укромном местечке на берегу, — сказал Фусия. — Время от времени будешь привозить мне еду. Я буду жить, как в норе, и никто меня не увидит. Не отвози меня в Сан-Пабло, Акилино.
— Да ведь ты еле ходишь, Фусия, — сказал Акилино. — Неужели ты не понимаешь, дружище.
— А как же ты дала себя лечить знахарю уамбисов, раз ты их так боишься? — сказала Лалита.
Шапра не ответила, только улыбнулась.
— Я привел его к ней, хоть она и не хотела, хозяйка, — сказал Пантача. — Он пел, плясал, плевал ей табачной жвачкой в лицо, а она глаз не раскрывала. Ее трясло не столько от лихорадки, сколько от страха. По-моему, она от испуга и вылечилась.
Загремел гром, пошел дождь, и Лалита укрылась под кровлей. Пантача продолжал сидеть на перилах, и ему брызгало на ноги. Через несколько минут дождь перестал, и над поляной поднялись густые испарения. В хижине лоцмана погас огонь, должно быть, уже заснул, хозяйка, а это была только присказка, настоящий ливень начнется как раз тогда, когда уамбисы разгуляются. Акилино, наверное, испугался грома — и Лалита вскочила с крылечка — пойти посмотреть, — пересекла поляну и вошла в хижину. Фусия держал ноги в лоханях, и кожа у него на ляжках была красноватая и пупырчатая, как эти глиняные посудины. Не сводя глаз с Лалиты, он схватился рукой за москитную сетку — почему он стыдится? — сорвал ее и прикрылся -что ж тут такого, если она увидит, — потом зарычал и согнулся в три погибели, стараясь достать сапог, — ведь для нее это неважно, Фусия, — наконец дотянулся и запустил им в нее. Сапог пролетел мимо Лалиты и ударился о койку, но ребенок не заплакал. Лалита опять вышла из хижины. Теперь шел частый дождь.
— А тех, кто умирает, старик, там же и хоронят? — сказал Фусия.
— Конечно, — сказал Акилино. — Не бросать же их в Амазонку, это было бы не по-христиански.
Так ты всегда и будешь скитаться по рекам, Акилино? — сказал Фусия. — Тебе не приходило в голову, что ты можешь умереть в лодке?
— Я хотел бы умереть в моем селении, — сказал Акилино. — Никого у меня нет в Мойобамбе, ни семьи, ни друзей. И все-таки мне бы хотелось, чтобы меня похоронили на тамошнем кладбище, сам не знаю почему.
— Мне бы тоже хотелось вернуться в Кампо Гранде, — сказал Фусия. — Посмотреть, что сталось с моими родными, с однокашниками. Должно быть, кто-нибудь еще помнит обо мне.
— Иногда я жалею, что у меня нет компаньона, — сказал Акилино. — Многие набивались работать со мной, предлагали выложить денежки на новую лодку. Всем соблазнительно жить, как я, — сегодня здесь, а завтра там.
— А почему ты не согласился? — сказал Фусия. — Теперь, когда ты состарился, тебе было бы и легче, и веселей, если бы у тебя был товарищ.
— Я знаю людей, — сказал Акилино. — Мы бы ладили с компаньоном, пока я учил бы его торговать и представлял бы клиентуре. А потом он подумал бы — барыши и так невелики, зачем их еще делить на двоих. И поскольку я стар, я бы и остался на бобах.
— Я жалею, что расстался с тобой, Акилино, — сказал Фусия. — Всю дорогу я думал об этом.
— Это дело было не для тебя, — сказал Акилино. — Ты высоко метил, что для тебя были гроши, которые можно заработать на этом.
— Сам видишь, какой вышел толк из того, что я высоко метил, — сказал Фусия. — Кончилось тем, что мне в тысячу раз хуже, чем тебе, который никуда не метил.
— Не помог тебе Бог, — сказал Акилино. — Все на свете от Бога.
— А почему же Он мне не помог, а другим помог? — сказал Фусия. — Почему Он мне не дал ходу, а, например, Реатеги помог?
— Спроси еще, когда ты умрешь, — сказал Акилино. — Почем я знаю, Фусия.
— Сходим к ним, хозяин, пока не полил дождь, — сказал Пантача.
— Ладно, сходим, чтобы эти собаки не обиделись, — сказал Фусия. — Но только на минутку. А Ньевес не пойдет?
— Он сегодня рыбачил на Сантьяго и, видно, умаялся, — сказал Пантача. — Он уже заснул, хозяин. У него давно погас огонь.
Они направились к поселку уамбисов, озаренному красными отсветами костров, а Лалита стала ждать, сидя возле свай хижины, с крыши которой еще капало после дождя. Немного погодя появился лоцман в брюках и рубашке: все готово. Но Лалита уже не хотела — завтра, сейчас начнется гроза.
— Не завтра, а сейчас же, — сказал Адриан Ньевес. — Самое время — хозяин и Пантача задержатся на празднике, а уамбисы уже пьяные. Хум ждет нас в протоке, он нас отвезет на Сантьяго.
— Я не могу оставить здесь Акилино, — сказала Лалита. — Я не хочу бросить своего сына.
— А кто говорит, что он здесь останется, — сказал Ньевес. — Я и сам хочу взять его с собой.
Он вошел в хижину, через минуту вышел с завернутым в одеяло ребенком на руках и, ничего не сказав Лалите, направился к черепашьему бочагу. Лалита последовала за ним. Сначала она хныкала, но потом, когда они уже спускались с обрыва, успокоилась и уцепилась за руку лоцмана. Ньевес подождал, пока она сядет в каноэ, передал ей ребенка, сел сам, и через минуту лодка уже скользила по темной глади озера. Сквозь сумрачную ограду лупун пробивались отсветы костров и слышались песни.
— Куда мы плывем? — сказала Лалита. — Ты ничего мне не говоришь, все делаешь сам. Я уже не хочу ехать с тобой, хочу вернуться.
— Молчи, — сказал лоцман. — Не разговаривай, пока мы не выйдем из озера.
Уже светает, — сказал Акилино, — а мы с тобой глаз не сомкнули, Фусия.
— Последнюю ночь мы вместе, — сказал Фусия. -И у меня просто сердце разрывается, Акилино.
— Мне тоже тяжело, — сказал Акилино. — Но мы не можем больше здесь оставаться, надо двигаться дальше. Ты не хочешь есть?
— Оставь меня где-нибудь на отмели, — сказал Фусия. — Ради нашей дружбы, Акилино. Все равно где, только не в Сан-Пабло. Я не хочу умереть там, старик.
— Не будь размазней, Фусия, — сказал Акилино. — А знаешь, я высчитал: прошло ровно тридцать дней, как мы отплыли с острова.
