— Если бы я даже хотел, я не мог бы этого сделать, — сказал Акилино. — Против течения, да еще прячась, до Сантьяго пришлось бы плыть не один месяц, а у нас нет ни газолина, ни денег, чтобы купить его. Я привез тебя сюда по дружбе, чтобы ты умер среди христиан, а не как язычник. Послушай меня, поспи.
Фусия лежал как пласт, укрывшись до подбородка одеялами. Гамак был затянут москитной сеткой только до половины, а вокруг царил беспорядок, валялись консервные банки, шелуха, тыквенные бутылки с остатками масато, объедки. Стояла ужасная вонь, и кишмя кишели мухи. Старик тронул Фусию за плечо, а услышав храп, затряс его обеими руками. Фусия разомкнул веки, и раскаленные угли его налившихся кровью глаз упали на лицо Акилино, потом погасли, опять загорелись, и так несколько раз. Наконец он слегка приподнялся на локтях.
— Меня захватил дождь посреди протоки, — сказал Акилино. — Я вымок до нитки.
Он выжал рубашку и брюки и повесил их на веревку от москитной сетки. За окном дождь лил все сильнее, на поляне рябели лужи и пузырилась пепельно-серая грязь, ветер яростно сотрясал деревья. Время от времени пасмурное небо прорезал многоцветный зигзаг, и спустя несколько секунд гремел гром.
— Эта шлюха спуталась с Ньевесом, Акилино, — сказал Фусия, закрыв глаза. — Они вместе сбежали, собаки.
— Ну сбежали и сбежали, тебе-то что? — сказал Акилино, обтирая рукою тело. — Подумаешь, беда, лучше быть одному, чем в плохой компании.
— Эта шлюха мне не нужна, — сказал Фусия. — Но меня заело, что она снюхалась с лоцманом. За это она мне заплатит.
Фусия, не открывая глаз, повернул голову, плюнул — смотри, куда плюешь, приятель, — и подтянул одеяла к самому подбородку — чуть в меня не попал.
— Сколько месяцев ты пропадал? — сказал Фусия. — Я жду тебя целую вечность.
— У тебя много груза? — сказал Акилино. — Сколько мячей каучуку? Сколько шкур?
— Нам не повезло, — сказал Фусия. — Нам попадались только пустые селения. На этот раз у меня нет товара.
— Да ведь ты не мог двинуться с места, тебя уже ноги не таскали, где же тебе было рыскать по сельве, — сказал Акилино. — Умереть среди своих людей! Думаешь, уамбисы так и оставались бы с тобой? Они и так уходили, когда им вздумается.
— Я мог командовать, не вставая с гамака, — сказал Фусия. — Хум и Пантача повели бы их, куда я прикажу.
— Не говори глупостей, — сказал Акилино. — Хума они ненавидели и если не убили до сих пор, то только благодаря тебе. А Пантача из-за своих отваров дошел до ручки, он уже еле говорил, когда мы уехали. Нет, приятель, все это кончилось, не тешь себя зря.
— Удачно продал? — сказал Фусия. — Сколько денег привез?
— Пятьсот солей, — сказал Акилино. — Не вороти нос, это добро и не стоило больше, я и столько-то еле выторговал. Но что случилось? В первый раз у тебя нет товара.
— Во всем краю хоть шаром покати, — сказал Фусия. — Эти собаки теперь настороже и чуть что прячутся. Я двинусь дальше, если понадобится, сунусь и' в города, но добуду каучук.
— Лалита забрала все твои деньги? — сказал Акилино. — Оставили они тебе что-нибудь?
— Какие деньги? — сказал Фусия, съежившись и придерживая у рта одеяла. — О каких деньгах ты говоришь?
— О тех, которые я тебе привозил, Фусия, — сказал Акилино. — Которые ты нажил грабежами. Я знаю, что ты их прятал. Сколько у тебя осталось? Тысяч пять? Десять?
— Не зарься на них, никому на свете у меня моего не отнять, — сказал Фусия.
— Не хорохорься, и без того тошно, — сказал Акилино. — И не смотри на меня так, меня этим не испугаешь. Лучше отвечай на мой вопрос.
— Неужели она меня так боялась? — сказал Фусия. — Или они просто забыли впопыхах забрать мои деньги? Лалита знала, где я их прячу.
— А может, она не взяла их из жалости, — сказал Акилино. — Может, подумала: туго ему придется одному, доходяге, оставим ему по крайней мере деньги, пусть хоть этим утешается.
— Лучше бы эти собаки украли их, — сказал Фусия. — Без денег этот тип не согласился бы взять меня. А у тебя доброе сердце, ты не бросил бы меня, старик, отвез бы назад, на остров.
— Ну вот, наконец ты немножко успокоился, — сказал Акилино. — Знаешь, что я сделаю? Разомну несколько бананов и сварю их. В последний раз отведаешь языческой еды — с завтрашнего утра будешь есть по-христиански.
Старик засмеялся, повалился на пустой гамак и начал раскачиваться, отталкиваясь ногой.
— Если бы я был твоим врагом, меня бы здесь не было, — сказал он. — Я оставил бы себе эти пятьсот солей, и поминай как звали. Ведь я заранее знал, что на этот раз у тебя не будет товара.
Дождь хлестал по террасе и глухо барабанил по крыше; от порывов горячего ветра колыхалась москитная сетка, словно взмахивал крыльями белый аист.
— Нечего тебе так укрываться, — сказал Акилино. — Я же знаю, что у тебя слезает кожа с ног.
— Эта стерва тебе рассказала насчет москитов? — пробормотал Фусия. — Я расчесал себе ноги, и они у меня загноились, но теперь уже подживают. Эти собаки думают, что, если я прихворнул, я не стану их искать. Посмотрим, кто будет смеяться последним, Акилино.
— Не переводи разговор на другое, — сказал Акилино. — Ты в самом деле поправляешься?
— Дай мне еще немножко, старик, — сказал Фусия. — Там еще осталось?
— Возьми мою миску, я больше не хочу, — сказал Акилино. — Насчет еды я вроде уамбисов — каждое утро, как проснусь, варю себе это хлебово.
— Я буду тосковать по острову больше, чем по Кампо Гранде, больше, чем по Икитосу, — сказал Фусия. — Мне кажется, только там я и чувствовал себя в родном краю. Я даже по уамбисам буду тосковать, Акилино.
— Выходит, все тебе дороги, и Пантача, и уамбисы, только не твой сын, — сказал Акилино. — О нем ты даже не вспоминаешь. Неужели тебе наплевать, что Лалита увезла его с собой?
— Может, это и не мой сын, — сказал Фусия. — Может, эта сука…
— Молчи, молчи, я знаю тебя уже не первый год, и ты меня не проведешь, — сказал Акилино. — Скажи по правде, как твои ноги? Лучше или еще хуже?
— Не разговаривай со мной в таком тоне, ты себе больно много позволяешь, — сказал Фусия нетвердым голосом, с каким-то жалобным подвыванием, и умолк.
Акилино встал с гамака и подошел к нему. Фусия закрыл лицо и весь сжался.
— Не стыдись меня, дружище, — прошептал старик. — Дай-ка я посмотрю.
Фусия не ответил, и Акилино приподнял край одеяла. Фусия лежал без сапог, и старик с минуту смотрел на его голые ноги, впившись ногтями в одеяло, приоткрыв рот и наморщив лоб.
— Мне очень жаль, но нам пора, Фусия, — сказал Акилино. — Надо двигаться.
— Подожди еще немножко, старик, — плачущим голосом сказал Фусия. — Послушай, дай мне огня, я выкурю сигарету, и ты отвезешь меня к этому типу. Это займет каких-нибудь десять минут, Акилино.
