Солнечно, чувствуется, как жар тяжелыми мягкими лапами давит на плечи, стягивая кожу на оголенной натруженной спине. Камни, тяжелые и такие объемные, они создают контраст солнцу покатой теменью своих боков и прохладной структурой. Камни ложатся аккуратной чередой, выстраивая один за другим шеренгу непреодолимой преграды, эх, хорошо получается. Я горд своей работой, пахнет свежеспиленным деревом строительных лесов, скрипят досочки под ногами настилов, а рядом родные и понятные люди. Идет работа, мы кладем камни, скрипят доски, устают руки, жжет спину солнце. Тень.
Тень?
Ах, это родной Армус, ворчит, вечно чем-то недовольный, идем обедать. Грубое покрывало на земле, запах травы, крона раскидистого дерева над головой и смех людей. Моих людей. Я горд ими.
Тень.
Тень?
Это она! Она опять пришла, мягко нежно обхватывая сзади плечи, обдавая дурманящей теплотой какой-то сладости, на ветру в тон листьям на ветках дерева, под метроном накатывающего ветерка развиваются ее искрящиеся черной смолью волосы, с какой-то непонятной глубиной цвета, нежные руки.
Тень.
Тень?
Армус недоволен, нужно работать. Нужно касаться прохлады камней, ощущая гордость за свой труд, мне нужно гордиться! Мешают ее руки, уйди! Мне нужно идти. Поворачиваюсь, видя, как старина Армус вытирает слезы на глазах черноволосой девушки. Мне нужно идти.
— Ну что? — Граф с интересом наблюдал за мной.
— Она. — Я кивнул. — Точно она.
— Выходит, ее убили, и это ее призрак мстит, права была де Кервье, когда сомневалась в том, что это дело рук эльфийки. — Десмос вернулся вновь к разглядыванию потолка. — Только непонятно, что же призрак до сих пор тут делает, после смерти отравителя? По всему должна была развеяться, как дым на ветру.
— Значит, на предмет привязка. — К нам присоединилась, шаркая ногами Хенгельман. Старушка неожиданно нашла общий язык с графом, все свободное время от прогулок с Дако проводя у графа, меняя ему бинты и ухаживая за ним. — Ты вроде бы в вещах юноши нашел принадлежавший ей браслетик?
— Да, предположительно это ее подарок. — Браслет лежал у меня в рабочем кабинете.
— Нужно попробовать его уничтожить, не уверена, но возможно, это решение. — Она принялась обхаживать своего пациента. — Хотя думаю, что все гораздо сложней. Это призрак естественного происхождения, подобные субстанции должны идти за живой сущностью.
— Тогда все же есть в случившемся толика вины Раха? — Граф с благодарностью кивнул ухаживающей женщине.
— Не знаю. — Она пожала плечами. — Он мог даже не знать о своей вине, мог действительно бегать и искать ее, ведь обиделся не он, а она, а вот на что она затаила обиду, кто теперь скажет?
— А может это быть самоубийством? — Я подал ей свежие перевязки.
— Все что угодно могло быть. — Она смерила меня взглядом. — Думаешь, неразделенная любовь? Не знаю, не знаю, призраки из самоубийц получаются неважные. Нет в них искры, что ли, нет лютой жажды к жизни. Плохой боец, он уже заведомо проиграл, при жизни переломив себе хребет. Так повыть да поплакать где в ночи, куда ни шло, а вот устраивать охоту день за днем, год за годом идя по следу, тут другой склад нужен. Ярость нужна.
— Да уж, остается лишь гадать. — Развел я руками.
— Не спеши сдаваться, Дако ждет отзыв от защитника, у которого они укрывались какое-то время, может быть, там будет еще одна подсказка?
Оставив подвал, вновь поднялся в свой кабинет, с замиранием сердца входя внутрь. Все же где-то в глубине души была изрядная толика сомнений в благоразумности капитана и баронессы. Ну да, где-то я в чем-то, может, был и прав. Капитан стоял, отвернувшись у окна, бездумно глядя вдаль, а баронесса со странной смесью чувств разглядывала противоположную стену. Благо ни слез, ни криков и истерик не наблюдалось.
— Знаю, вам нелегко. — Я сел за стол, сложив перед собой руки. — Но иначе нельзя было. Ложь до добра не доводит, сегодня бы промолчали, завтра промолчали, а послезавтра, послезавтра, возможно, кто-то бы из вас не увидел. Тут ведь дело даже не в том, что было. То, что твой отец, капитан, убил мужа баронессы, погибнув вместе с ним, это все ерунда.
— Ерунда?! — взорвалась Пиксквар, вскакивая с места. — Да что ты понимаешь?! Ты представить хоть можешь, через что я прошла?!
— Конечно, ерунда! — фыркнул я. — Это ошибка всех живых людей, вы думаете, что только ваша боль настоящая, а вот если вон того прохожего стукнуть палкой по горбу, то он корчится так, от нечего делать, притворяется, стало быть. Имейте совесть и разум, баронесса! В этом замке уже двое, кто может предъявить счет вам за вашего горячего мужа! Или вы забыли про свою нареченную? Вы можете представить, через что она прошла? Или думаете, Гарич со своей матерью не оплакивали свою потерю?
— Но… — От моих слов по ее щекам побежали дорожки слез, она вновь упала в кресло.
— Вы не думайте. — Я подошел к ней, выйдя из-за стола и обнимая за плечи. — Вас никто не обвиняет, ваша боль, ваша потеря — все это не менее настоящее, чем у других. Сейчас вам двоим нужно понять главное, вы, капитан, это не ваш отец, а вы, баронесса, не Патрик. Их больше нет, а то, что случилось, ужасно, но осталось далеко в прошлом. Содеянного уже не вернуть, но жизнь от этого не прекращается. Вы живы, вы чувствуете, и это здесь и сейчас, именно здесь и сейчас, без боли, без обид и всей этой ерунды, вы можете создать что-то новое, что-то настоящее.
— Это невозможно, — припечатал, поджав губы, Гарич.
— Гарич, нет ничего невозможного. — С ним обниматься не хотелось. — Вам вообще как мужчине и воину стыдно должно быть, женщина, которую вы обнимали, сидит в слезах, а вы стоите, будто у вас кол в заднице, и рассказываете мне, мальчишке, о том, что возможно, а что нет. Так нужно поступать рыцарю? Зная вашего папеньку только из рассказов, думаю, он бы по-другому объяснил вам вашу ошибку.
— Вы не понимаете, барон! — Он дернулся, но остался стоять на месте.
— Ну конечно. — Я невесело рассмеялся. — Что я могу понимать? Куча мужиков оприходовали толпой беззащитную женщину, это нормально, а вот когда ее муж выпустил им кишки наружу за содеянное, то как это назвать, как это прикажете понимать? Что бы вы сделали, Гарич? Так же бы стояли и смотрели?
— Но отец… — Он размяк так же, как я, присаживаясь, видимо, больше не в силах сдержать хладнокровие.
— Что — отец? — Я все же подошел к нему, кладя руку на плечо. — Он солдат, как и вы, он выполнял свой долг, он погиб как мужчина. Вы тоже солдат и, думаю, достойный сын, которым стоит гордиться, я не вправе не тебе, не баронессе что-либо советовать, но я требую от вас отнестись с пониманием и уважением друг к другу. Вы встретились на жизненном пути, и не стоит вам ставить между собой тех, кого уже давно нет.
Я вернулся к себе за стол, оставляя дальнейшее за ними. Что еще можно им сказать? Ничего, дальше уж пусть решают сами, не маленькие уже, своя голова, в конце концов, уже должна была вырасти на плечах.
