Потянулось время, уставшие, издерганные и нервные, они каждый раз вздрагивали, завидев где-нибудь в отдалении чью-то фигуру. Солнышко уже поднялось, лучисто улыбаясь угрюмым и что-то совсем не радостным людям, в напряжении ждущих чью-то большую беду. Час-другой, вот уже и растаяли совсем утренние тени, час, еще один, и не осталось утренней свежести, а воздух стал наполняться звенящей в этот погожий день жарой небесного светила приближающегося полдня.
— Идет!
— Кто-то идет!
— Смотрите, и впрямь к нам!
— Боги, помилуйте!
По рядам побежал шепот, народ подобрался, а Ростик и ряд мужиков сместились чуть в сторону, беря в руки веревку и плотный мешок. Лер, пряча пробившие дрожью руки, за спину, так же со всеми поднялся встречать гостя, с трудом сглатывая неожиданно ставший тяжелым воздух. Уже можно было различить легкую женскую фигурку, спешащую напрямик через поле к холму, на котором и возвышался старый приземистый склеп. Быстро идет, взметая подолы юбок, тонкая станом, но еще не разглядеть. Кто же ты? Выбило сердце вопрос, не в одной груди щемящей болью сжимая душу.
— Не моя! — Один из стоящих неподалеку мужичков упал на колени, судорожно глотая воздух.
— Не моя! — Другой вытер по лицу бегущие слезы.
— Боги миловали! — Кто-то стал истово молиться, осеняя себя святыми знаками и с благодарностью поднимая взор к небесам.
— Дура! — одними губами произнес Рах, затуманенным взором встречая радостно бегущую девушку прямо к нему в объятья. Ну почему? Почему ты нарушила мое слово?! Почему так рано? Неужели дел по дому не нашлось? В глазах поплыло, туманя взор, как если бы смотрел сквозь воду. Зачем ты бежишь сюда, я же велел не приходить? Или проклятый Армус не донес весть? Наперерез фигурке вышел помянутый им мужичок, перехватывая девчонку на полпути. «Держи ее! — захотел он крикнуть, что было сил. — Держи эту дуру, нельзя сюда! Схвати ее, ударь ее, сбей с ног, но не пускай! Скажи ей, что я подлец и вокруг меня сотня голых баб пляшет, скажи ей, что я ненавижу ее и не желаю видеть! Боги пусть она уйдет!»
«Как же я ненавижу тебя! — подумал он, смотря глаза в глаза улыбающемуся Ростику. — Ты знал! Знал, каменная башка, что так будет! Теперь и я это вижу, по-другому и не могло выйти, такова женская натура. Уже обманывали, уже предавали, теперь бежит прямо на запрет, вроде как с благими намерениями, а на самом деле проверить, не изменяет ли с полюбовницей опять? И что тут сказать? Что тут поделать? Ох ты же, глупое, глупое и дурное женское сердце! И что теперь прикажешь делать? Как тебе объяснить, что есть вещи страшнее тисканья чужих сисек? Ну почему, почему ты ослушалась меня и теперь бежишь сюда со своими проклятыми отварными яичками и прочей дрянью, что теперь в горло не полезет?»
Неужели слезы? Рах с болью и какой-то ненавистью «теранул» мозолистыми ладонями по щекам. Вот еще напасть, предательское сердце болит и бьет по груди пудовыми кулаками. Надо было догадаться, надо было просчитать ее! Впрочем, еще есть надежда, Армус должен остановить! Он должен что-то придумать, иначе и быть не должно, не зря перехватил ее в пути и беседу завел. Демоны преисподней! Он же тоже дурак, может назло сделать, сам ведь ни о чем не догадывается, а ну как решит, что я опять тут с бабами? А ну как опять подтолкнет ее не в ту сторону? Как же быть? Как теперь поступить правильно? Повернуть все вспять и отказаться от своих слов и дел? Сказать, мужики, мол, так и так, дело такое, по сердцу мне эта девушка, потому трогать не будем, а ваших, мол, можно? Ваших можно, значит, а мою нельзя, и наплевать на уговор. Наплевать на то, как вы тут слезами умывались, гадая и заламывая руки, придет али нет. Как потом им в глаза смотреть? Как потом моему слову верить будут? Вон уже оглядываются, вон уже кто-то брови хмурит, а кто-то улыбается, не веря в то, что смогу пойти дальше наперекор всему. Ну уж нет! Нет, не бывать моему позору! Сам хотел по судьбе, по случаю и по справедливости, так значит быть посему, ни за что на свете я не откажусь от своих слов. Пусть больно! Пусть в кровь и с мясом кусок из груди вырву, но слов своих не нарушу! Не смогу! Ведь знаю, что другую точно бы без зазрения совести отдал, невзирая на слезы ползающего на коленях мужика, так неужто себя пожалею, коли судьба ставит на колени? Ни за что! Не дождетесь!
Немнод Рах увидел, как девушка оттолкнула вставшего на ее пути Армуса, обходя его стороной и вновь продолжая свой путь, от чего предательские слезы вновь ручьями побежали по щекам. Нет, теперь уже точно нет надежды. Судьба или злой рок все решили за него, теперь уже точно и бесповоротно. Быть тому, что должно, и никак иначе.
— Ну что, лер? — В гробовой тишине упали камнем слова улыбающегося здоровяка.
Сказать он не смог, просто не смог из-за перехватившей горло обиды и боли, он и так задыхался, не в силах по-нормальному вздохнуть.
Лишь кивнул.
Да.
Все, как говорили.
Все в силе.
Двое мужичков обступили его, тесня в сторону, прочь от страшной картины. Сердобольные. Незачем смотреть на то, что будет дальше. Не в силах совладать с собой, он поддался им, уходя в сторону, от чего совсем было не легче, их тяжелые руки подталкивали его прочь, заставляя отвернуться и не видеть того, что будет дальше. Не видеть, не слышать, но знать, знать все наперед и помнить вечно, какова бывает цена решений и глупых слов. Глупых решений и не менее глупых слов.
— Нем! — Какой же звонкий у нее голосок! Боги, какой звонкий и живой у нее голос! — Ой! Рост, ты чего? Вы чего, дядьки? Что вы делаете?!
— Не-м.
— Нем!
— Не-е-е-ем!!!
Не зови! Молю тебя, не зови! Замолчи! Что же ты так кричишь-то жалобно?! Боги, как же больно! Ну почему все так глупо и так отвратительно тошно выходит? Почему я, дурак, сидел и слушал эти бредни, соглашаясь на эти глупости? Почему я разжал тогда ладонь, выпуская монету? Как же больно! Он зажал уши ладонями, закрыв глаза и падая на колени. Не зови, молю, не зови, не надо, прошу, только не зови! Замолчи! Пусть она замолчит! Уже ничего не изменить, уже нельзя повернуть назад, кто он будет после этого? Трус? Человек без чести, чьему слову нельзя верить!
Из груди вырвался то ли стон, то ли рык, юноша больше не мог сдерживаться, падая всем телом наземь и заливаясь слезами. Не зови, пожалуйста, молю тебя, не зови! Как же больно, как противно и тяжело. Словно обезумев, он рвал землю с травой, посыпая ею голову. Хотелось точно так же рвать себя, истязая глупое тело, что так предательски подвело его в решительный момент.
Ловцы во главе с гигантом каменщиком в мгновение ока скрутили хрупкое создание, стянув веревками руки и ноги да набрасывая глухой мешок на голову. Такая тоненькая, утонченно красивая и совершенно беззащитная, она вбежала в лагерь словно по воздуху, широко улыбаясь и кивая хмурым и каким-то отчужденным людям.
— Доброе утро. — Ага, именно так и сказала приближающейся погибели. — Доброе утро. Доброе.
Ростик сам взвалил пленницу на плечо, скорым шагом чуть ли не подбежав к приготовленной нише. Тут уже даже у него стали сдавать нервы, уж слишком жалобно она кричала, слишком.
