Телега, натужно заскрипев, обогнула пригорочек, взбираясь вверх и останавливаясь у небольшой неприметной полянки, на границе густо растущего кустарника и невысоких деревьев. А вот и мы приехали, и, похоже, нас ждут. Меня ждет моя «уграбленная» тележка и повесившие головы вампирчики, которые должны были все это хозяйство сберечь.
— Ну, здрав будь, Уна. — Из-за их спин, покряхтывая, выбралась в первые ряды хитроглазая бабулька. — И тебе не хворать, сестрица!
Мать-перемать! Весь заготовленный накал страстей, все мои громы и молнии ухнули куда-то вниз штанов, прямо здесь и сейчас прошлое вышло ко мне лицом к лицу, с размаху и с оттягом залепив звонкую сухую пощечину по моему лицу, стирая с него всю уверенность, спесь и все эти годы другой жизни. Мне навстречу, мирно шкандыбая, вышла сухонькая старушка-знахарка из деревни Дальняя, что когда-то, кажется, тысячу лет назад, так любезно врачевала мне стертые от лопаты руки.
— Априя? — Я часто-часто заморгал, пытаясь прогнать это наваждение. — Сестрица?
Туго, со скрипом у меня в голове закрутились шестеренки, сопоставляя общую картину бытия, звено за звеном растягивая цепочку событий.
— Апри… — Я повернулся к обомлевшей Хенгельман. — Ее же сожгли?
— Апри, ты?! — Хенгельман залилась слезами, схватившись за сердце. — Это правда ты?
— Я, Мила, я… — По лицу знахарки также побежали слезы. — Я, моя хорошая, это я…
Какой же я балбесоид! Они же как две капли воды! Такие… сморщенные, маленькие, седоволосые. Ну… одинаковые, как изюмки в булочке. Сухофруктики мои ненаглядные.
Пока я подбирал отпавшую челюсть, бабульки кинулись друг дружке в объятия, рыдая в унисон и причитая в голос.
— Апри!
— Мила!
— Как же ты?
— Как ты, моя хорошая?
— Столько лет…
— Я надеялась и верила…
Уже потом, уже по темноте, под звездами и прохладный воздух ночи я слушал и молчал, не решаясь прервать скрип колес, возвращавших нас обратно, и скрип старческого голоса, тихо так и мерно ведущего свой рассказ о днях минувшей молодости.
Сколько лет? Наверно, лет пятьдесят, а может, и больше назад, разбежались в разные стороны две сестрички Хенгельман. Моя Хенгельман, та, что Мила, в это время отбывала срок в одной из тайных тюрем ордена бестиаров, постепенно проникаясь идеей сотрудничать с короной, а вот вторая сестричка, та, что Апри, вела бесконечную игру в кошки-мышки. Раз за разом меняя имена и личины, переезжая с места на место и спасаясь от идущих по пятам рыцарей и магов, не в силах найти свое место под этим небом. Ну да куда ей? Это моя бабуля была кроткого нрава, а Апри была заводилой в их компании, их гонором и их совместной спесью. Вновь и вновь она отступала, снова сбегая из-под носа властей, больно при этом огрызаясь и с завидным упорством выскальзывая из их цепких рук. Но как мы знаем, в конце концов, судьба распорядилась остановить ее. На поимку черного некроманта был отправлен сэр Дако, боевой маг и нареченный или приемный брат этой преступницы, который и положил конец ее бесчинствам.
— Что же произошло, Апри? — Мила Хенгельман держала свою сестренку за руку, боясь отпустить хоть на секундочку, чтобы не потерять ее вновь.
— Под Колдерсплеем, — заскрипела Априя, — они настигли меня на старом погосте, где я пыталась подзарядиться некротикой, чтобы хоть немного пополнить резервуары амулетов. Это не так уж далеко отсюда, ох…
Был бой, сильно взялись за нее, без шуточек и разгильдяйства, уж очень она достала власти своим поведением. Три звена бестиаров, маг в усилении, нашли быстро, блокировали, ну да бабулька так просто не далась. Помимо подчиненного гнезда вампиров, на стороне Априи был еще небольшой паноптикум собранных ею собственноручно в ходе непрекращающейся травли существ, машин смерти, слуг, рабов, рук и инструмента некромантов, что дали бой на старом кладбище. Ложась на землю, уже не поднимаясь, защищая своего хозяина и забирая вместе с собой одного за другим охотников за головами.
— Убили всех. — Бабулька поджала губы, погружаясь в свои воспоминания. — Резали, рубили, жгли. Знаешь, Мила, мне никогда, как в ту ночь, не было страшно. Я привыкла ко многому, но когда клинок бестиара прижался к моему горлу, я рыдала и молила о пощаде, готовая вылизывать их сапоги, лишь бы сделать еще один глоток воздуха, лишь бы увидеть хотя бы еще один рассвет.
— Валентин? — Мила Хенгельман успокаивающе погладила свою сестру по голове.
— Да. — Та печально улыбнулась. — Кто еще, кроме него, о нас бы позаботился?
Он убил своих. Тех рыцарей, которых сам и привел на поимку этого исчадия тьмы. Перевертыш, предатель, сволочь, называйте, как хотите, но старик Дако не сжег той ночью на костре свою сестричку, он сжег в пламени своего дара и своей мощи тех, кто посмел обидеть ее. Тех, кто посмел поднять на нее руку, тех, кто посмел измыслить недоброе в ее сторону.
Замолчали сестрички, обнявшись, молчал и я. Молчало небо, укутанное непроглядностью ночи, и лишь сверчки и колеса телеги нарушали покой. Так как и те и другие спешили, одни крутясь, везли нас домой, а другим вообще было не до чего в этом мире, им бы «оттрещать» свои положенные девяносто дней жизни да отправиться на покой. Вечный покой.
А ты будешь жить. Именно так он сказал тогда своей сестричке. Уедешь на север, заберешься в самую глухомань и никогда оттуда не выйдешь, никогда больше не видеть тебе ни сестру, ни меня, иначе быть беде. Иначе погибнешь не только сама, но и с собой заберешь на тот свет тех, кого любишь, и кто любит тебя. Вот такая история, вот такая, она жизнь. Долгая и счастливая. Вдали от любимых, ради любимых, вопреки всем, кто сказал быть тебе покойницей.
Да уж, дает пищу для размышлений, наше житие. Вот оно, какое лицо было у старика, вот так узнаешь о нем, о них об этих людям большее, чем даже измыслить мог. И каково же мое мнение? Фух, ребята, не возьмусь судить, не по моим плечам подобная задачка. Кто прав? Кто виноват? Все и всюду, в кого ни плюнь, носители своей правды, мерятели своей морали и своих принципов. Флюгер, скажете? Возможно, я успел приобрести по жизни такое качество души, как цинизм, и прекрасно понимаю, что мера весов у каждого своя, как говорил наш главврач кому-то: для счастья достаточно лампочку себе в зад ввернуть, а кто-то вновь и вновь выпрыгивает из самолета, забыв проверить, как сложен его парашют. Каждому свое, единственное, что могу сказать, что свой крест надо нести с высоко поднятой головой, ибо иначе какая же это правда? Так, баловство одно, как лампочка в одном месте.
* * *
Нет, ну это реально тяжело. Просто невыносимо. Две бабушки вокруг одного внука — это как если вас привязать между двух машин за руки и за ноги и разъехаться в разные стороны. А у меня, я вам скажу, не бабушки, а огонь! Обе дипломированные целители и каждая со своей отравой. Ой, то есть отварой, отваром в общем. Настоечки, выжимки, сеансы терапии и правка энергопотоков, все это, конечно, несказанно радовало мое бренное тело, заставляя возвращаться к жизни, но вот угнетало мой разум до невозможности.
