Бегство в этом лесу — сплошной кошмар. Спина кровоточит. Снежинки-шестеренки впиваются в подошвы ног. За мной тянется кровавый след. Дыхание вырывается из груди с натужным хрипом. Тигр превратился в тень и не отстает ни на шаг: если я пытаюсь замедлить ход, мстительный бесшумный зверь приближается, и этого достаточно, чтобы пробудить во мне непреодолимый страх и заставить снова ковылять по лесу, спотыкаясь о корни деревьев.
И я нисколько не удивляюсь, когда падаю на краю той самой поляны, откуда начал свой путь, и вижу между собой и Вратами Царства тигра. Он лежит и отдыхает, держа что-то в передних лапах.
Озарение приходит медленно и словно неохотно: мягкие лапы на снегу из шестеренок, крошечные блестящие колесики на усах, словно капли дождя. Смерть в черно-белых тонах, как на шахматной доске.
И во второй раз, как и в случае с Охотником, я ощущаю протянувшиеся между нами линии и позволяю им вести меня в правильном направлении.
Я выхожу на поляну.
— Ну, вот мы и на месте, — обращаюсь я к тигру. — Как я и говорил, человечество ждет по ту сторону перехода. Чего же ты медлишь?
Тигр колеблется. Он недоверчиво поглядывает на Врата. Несмотря на боль, мне хочется улыбнуться.
Царства преобразуют. Царства живут по собственным правилам. В старых, сложных Царствах законы и описания становятся слишком запутанными, чтобы их понять, никто не знает, откуда они берут начало. Но то, что заключено в Ларце, всего лишь малое Царство, это хранилище сказок о животных, вероятно, для детей зоку. Я могу поклясться, что тигр пробыл здесь достаточно долго, чтобы понять, как действуют местные законы. Лиса и медведь. Обезьяна и тигр.
— Вряд ли я поверю тебе на этот раз, — говорит тигр. — Может, пойдешь первым?
Мое сердце подпрыгивает от нежданной надежды. Я пячусь и качаю головой. Не бросай меня в терновый куст.Но в следующее мгновение я слышу его такой удручающе человеческий смех.
— Ле Фламбер! — восклицает он. — Пора прекратить игры. Я просто хотел посмотреть, как ты убегаешь. Я не подпущу тебя к Вратам. И сам тоже не попытаюсь выйти. Я не сомневаюсь, что на той стороне ты приготовил для меня какой-нибудь сюрприз. Но ты прав: на этот раз ты действительнообеспечил мне освобождение.
Он отодвигается в сторону, и я вижу, что лежит на земле.
При жизни у нее были голубые дреды и бледная кожа, которая выделяется даже на фоне снега. Она выглядит моложе, чем я ожидал, или, возможно, так кажется из-за ее смеющихся глаз и пирсинга в нижней губе. Но когда я вижу красно-черные останки ее тела от шеи и ниже, тошнота заставляет меня отвернуться.
— Она прошла первой, — говорит тигр. — Все случилось очень быстро. Не слишком значительная добыча. Но внутри у нее оказались средства для ку-связи с твоим кораблем. Кажется, ее зовут Перхонен, вернее, звали.
Я пытаюсь выпрямиться.
— Мерзавец. Надо было оставить тебя гнить здесь.
— Мысли о тебе давали мне силы держаться. О тебе, о Чене и о смерти. — На морде тигра наполовину человеческая, наполовину звериная усмешка. — Но ты первый на очереди. Сейчас мы кое-куда пойдем и немного потолкуем.
Лес вокруг нас тает, как снег. В следующий миг мы стоим на желтовато-белой небесной тверди, уходящей в синтбиотическое сердце «Перхонен». Тигр с рычанием произносит в вир свой Код Основателя — мертвые дети и ржа, и пламя, и кровь— и переписывает мир.
Миели не нуждается в боевой сосредоточенности, чтобы заглушить свою ярость. Она использует ее, перемещается в спаймскейп, стреляет из гостгана по стенам корабля, бросает в систему «Перхонен» бомбы Гёделя. Оружие.Самовоспроизводящаяся логика ее атакующей программы, словно лесной пожар, выжигает пораженные участки корабля. Но существо из бабочек — Сумангуру — действует быстрее: оно блокирует синтбиотический центр. Однако Миели нацелилась не на него.
Орудийные системы все еще в ее распоряжении. Усилием мысли она объединяет ку-торпеду с единственным оставшимся странглетовым снарядом. Одним движением века она способна сделать выстрел, который повлечет за собой термоядерный хаос.
Миели открывает глаза.
— Плевать, даже если ты сам Человек Тьмы, — бросает она. — Если ты не оставишь «Перхонен», я уничтожу и маршрутизатор, и нас обоих.
Образованное бабочками лицо Сумангуру выглядит теперь более человеческим: Миели различает тяжелую челюсть, лоб и нос и нечто вроде шрамов, обозначенных трепещущими крыльями. Но в его глазах пустота.
— Как тебе будет угодно, девчонка, — отвечает он. — Вперед. У меня не много причин цепляться за жизнь. А у тебя?
Пусковой механизм горит в ее сознании подобно свече. Это так легко.Одно движение мысли, и странглет всему положит конец, развеет ее потоками гамма-лучей и дождем барионов.
— Я предлагаю сделку, — говорит Сумангуру. — Ты обезвреживаешь ловушку, установленную ле Фламбером у Врат Царства. Я выхожу. Ты получаешь обратно свой корабль. Все довольны. Что ты на это скажешь?
Что произойдет, если она здесь погибнет? Пеллегрини сотворит другую Миели. Перебирать варианты все равно что драгоценные камни.Все это останется для кого-то другого, не для нее. Спасение Сюдян. Разборки с вором. Другая она сможет это сделать, и никто не заметит разницы.
Кроме «Перхонен».
Миели ощущает боль корабля, присутствие чужих сил в ее системах, фальшивые ноты в ее песне. Я не могу ее бросить.
— Ну?
— Ты выиграл, — произносит Миели.
Глава десятая
ТАВАДДУД И АЛАЙЛЬ
Тело Советницы Алайль — это настоящий лабиринт. Таваддуд видит ее движения за пеленой Печатей. И на ум приходит детская песенка, которую частенько напевал ей джинн Херимон:
Он в пище и в воздухе может витать,
Он даже в сердцах, как ни больно признать.
Но чистым свой разум сумей сохранить,
И Тайных Имен пусть протянется нить.
Все сделаешь так, как сказали, — и вот,
Поверь, подчинится тебе дикий код.
Алайль почти целиком заполняет светлый тетраэдр своей рабочей зоны во дворце на Осколке Соареца.
Она представляет собой паутину светящихся сапфировых нитей, толстых прозрачных кабелей и пучков миниатюрных извивающихся щупалец. Словно таинственное морское существо, грациозное в глубинах океана и беспомощное на берегу, она простирается над полом и вдоль стен, вокруг столов и статуй. Часть ее тела проросла сквозь стены, смешалась со светлой ромбовидной черепицей дворца и сучковатыми ветками тянется наружу. В центре паутины лежит бесформенный мешок, напоминающий брюшко москита, наполненное кровью; внутри плавают пульсирующие органы.
Пелена Печатей в холле — серебряные и золотые надписи в воздухе, начертанные мухтасибами вокруг зараженной части дворца Алайль, — частично загораживают это зрелище, но от этого не становится легче. В воздухе стоит резкий запах горелой пыли и металла.
