Рурку, впрочем, удалось довольно быстро убедить себя, что холодность, с какой встретил его профессор, была только привычкой и что ему не стоит принимать ее на свой счет.
— Нет-нет, не закрывайте дверь, — сказал Хедли, глядя на него в упор.
— О, простите… — Рурк повернулся и открыл дверь, которую машинально захлопнул.
— Я-то прошу, а вот простите ли вы себе — еще вопрос… Рурк растерялся.
— Я… я не понимаю, сэр.
— У вас что, плохо со слухом, мистер Слейд?
— Со слухом? Нет, а что?..
— Я сказал, что вам надо просить прощения не у меня, а у себя… — Профессор посмотрел куда-то за спину Рурка и закончил:
— …Потому что вы опоздали ровно на пятьдесят шесть с половиной минут.
Рурк обернулся. Позади него висели над дверью большие часы. Белый циферблат, крупные черные цифры… По циферблату зайцем прыгала секундная стрелка. Часовая была почти на девяти. Минутной оставалось три деления до двенадцати.
«Спятил старик!.. — подумал Рурк. — Нет, точно — у него что-то с мозгами. Быть может, это современная бумага выделяет какие-то ядовитые вещества?..»
Он слегка откашлялся.
— Простите, сэр, но я пришел вовремя. Вы назначили мне на девять, и я…
— Не на девять. На восемь, — поправил профессор.
— Да, сначала так и было, но потом вы мне позвонили и перенесли встречу на час вперед. Разве вы не помните?
— Я еще не сошел с ума, молодой человек, — насмешливо сказал профессор Хедли. — И память меня пока не подводит. Ни я, ни мой секретарь вам не звонили. — Он посмотрел на Рурка из-под густых черных бровей. — Это вы что-то перепутали. Мы должны были встретиться ровно в восемь ноль-ноль…
10
Он уже старик…
До самого недавнего времени Дэниэл Мадерли отказывался признавать себя пожилым человеком вопреки всему — даже здравому смыслу. Письма и рекламные брошюрки, присылаемые Американской ассоциацией пенсионеров, он выбрасывал в корзину не читая и никогда не пользовался налоговыми льготами, которые государство предоставляло своим гражданам, достигшим преклонного возраста.
Но в последние годы Дэниэлу становилось все труднее и труднее спорить с собственным отражением в зеркале. Куда более громким голосом обладали суставы. Опровергать приводимые ими аргументы было еще тяжелее.
Дэниэл всегда гнал от себя мысли о старости, но сегодня они неожиданно принесли ему что-то вроде извращенного удовольствия. Если размышления о прожитой жизни не могут служить признаком возраста, тогда что же может? Точно так же и забота о теле, которое понемногу начинало отказывать, являлось недвусмысленным признаком того, что с годами в организме что-то разладилось. Молодые, полные сил люди обычно не замечают даже серьезных хворей, и только старики мучительно раздумывают над каждым пигментным пятнышком, над каждым выпавшим волоском.
Впрочем, это было как раз понятно. Дэниэл Мадерли лучше, чем кто бы то ни было, знал, что у молодых просто не хватает времени, чтобы всерьез задуматься о конечности собственного бытия. Они слишком заняты тем, что живут, и тень неизбежной смерти не смущает их покой. Закончить школу, поступить в колледж, получить образование, устроиться на работу, стать профессионалом, жениться, развестись, вырастить детей — эти дела и заботы заполняли собой все их время, так что им было некогда на минуточку остановиться и вспомнить — ничто не вечно под луной.
Но даже если это происходило, мало кто из молодых раздумывал о бренности своей плоти всерьез. Для них смерть была делом слишком отдаленного будущего. Лишь изредка молодежь спохватывалась, что все в мире имеет конец, и испытывала по этому поводу легкое беспокойство, которое, впрочем, быстро забывалось, вытесненное повседневными делами и заботами.
А будущее тем временем незаметно приближалось, и в один прекрасный день вопрос о неизбежном внезапно вставал в полный рост, становясь самым главным.
Дэниэл, впрочем, еще не дошел до такого состояния, чтобы думать о смерти днем и ночью, однако ему было ясно — настало время позаботиться о том, чтобы его кончина не вызвала ненужных осложнений.
Верная Максина полагала, что по ночам ее обожаемый патрон спит, как ребенок, но это было не так или, вернее, не совсем так. В молодости Дэниэлу хватало четырех-пяти часов сна в сутки, чтобы чувствовать себя в отличной форме, а с возрастом он начал обходиться всего двумя-тремя часами. Поскольку это никак не сказывалось на его самочувствии, Дэниэл счел это естественным явлением и не считал нужным о нем распространяться. Ни Максина, ни Марис не догадывались, что большую часть ночи он не спит, а просто лежит, перечитывая свои возлюбленные книги — классические приключенческие романы, которые так нравились ему в детстве, бестселлеры других издательств, которые принесли кому-то отличный доход, и, конечно же, новые книги, выпушенные его собственным издательским домом.
Когда же Дэниэл не читал, то размышлял о своей жизни, вспоминая разные события и поступки, служившие для него источником гордости или жгучего стыда. Особенно часто Дэниэл думал о своем школьном товарище, который умер в относительно молодом возрасте от лейкемии. Родись он на несколько десятилетий позже, и его бы, скорее всего, спасли — спасли для долгой и счастливой жизни, однако ему не повезло, и Дэниэл от души скорбел о нем и о десятилетиях крепкой мужской дружбы, в которой им обоим было отказано по воле неумолимой Судьбы.
Не менее отчетливо Дэниэл помнил, какую боль он испытал, когда его первая любовь вышла замуж за другого. Теперь, оглядываясь назад, он не мог не понимать, что ее решение было единственно правильным для обоих, но тогда ему казалось — он умрет от горя. С тех пор Дэниэл никогда больше ее не встречал, но знал, что она переехала с мужем в Калифорнию. Часто он гадал, как сложилась ее судьба и жива ли она еще.
Первая жена Дэниэла была очень красивой и умной женщиной, и, когда она умерла, он был близок к отчаянию. Почти два года он не жил, а существовал. Ему уже начинало казаться, что он никогда не будет счастлив, но тут Дэниэл повстречал Розмари. Именно она — тут не могло быть никаких сомнений — стала его самой большой и единственной любовью. Красивая, страстная, нежная, образованная, прекрасно воспитанная, очаровательная, она стала ему не только женой, но и другом. Дэниэлу довольно часто приходилось задерживаться на работе, да и дома он нередко бывал погружен в проблемы и заботы, связанные с управлением издательским домом, но Розмари никогда не жаловалась и не роптала. Дэниэл высоко ценил ее терпение, преданность и поддержку, однако теперь ему казалось — он не успел воздать Розмари должное за все, что она для него сделала, и это мучило его.
Теперь, задним числом, Дэниэл глубоко сожалел о том, что служебные обязанности не позволяли ему чаще бывать дома, с Розмари. Если бы можно было вернуть те дни, он бы многое сделал иначе, и в первую очередь — пересмотрел свою систему ценностей и приоритетов таким образом, чтобы уделять больше времени семье.
