Но это были только мечты, несбыточные мечты, к тому же в глубине души Дэниэл понимал: сумей он каким-нибудь волшебным способом перенестись в прошлое, и он совершил бы те же самые ошибки.
К счастью, это было все или, вернее, почти все, о чем он теперь сожалел. По-настоящему неблаговидных поступков Дэниэл совершил всего один или два. Однажды он уволил редактора просто потому, что тот осмелился с ним спорить. И вопрос-то был пустяковый, но взыграла гордыня, и Дэниэл был вне себя от ярости. Не ограничившись увольнением, он нашел способ «по секрету» сообщить другим издателям, что его бывший сотрудник оказался гомосексуалистом, а в те времена общественное мнение было настроено к разного рода извращенцам крайне нетерпимо. Это был почти смертельный удар, но, не удовлетворившись им, Дэниэл распустил слух, будто нетрадиционная сексуальная ориентация редактора стала влиять на его работу, что было чистой воды ложью. На самом деле уволенный им человек был прекрасным работником, а его отношения с коллегами могли служить образцом для подражания, но авторитет Дэниэла в издательском мире был непререкаем. Никто не хотел взять беднягу даже младшим редактором. В конце концов он вынужден был уехать из города туда, где его никто не знал, и след его затерялся.
Так нелепая гордость Дэниэла погубила карьеру человека, который любил книги не меньше его самого и не мыслил себя вне своего дела. Исправить свою ошибку Дэниэл сначала не захотел, а потом было уже поздно, и он знал — вину за этот поступок он унесет с собой в могилу.
В другой раз — через несколько лет после смерти Розмари — Дэниэл ввязался в интрижку, которой всегда стыдился. Холостяку, воспитывающему шестнадцатилетнюю дочь, нелегко встречаться с женщинами — это требует тщательного планирования, расчета, частого перекраивания рабочего и личного расписания. Кроме того, любовница Дэниэла безумно ревновала его к Марис. Она устраивала ему скандал за скандалом, требуя, чтобы он выбрал между ней и дочерью. И хотя выбор был очевиден, Дэниэлу пришлось приложить немалые усилия, прежде чем рассудок одержал верх мал похотью и ему стало ясно — он никогда не сможет полюбить того, кто не любит и не принимает его дочь полностью и безоговорочно.
Не без труда он положил конец этой постыдной связи, но с тех пор все его свободное время и любовь принадлежали Марис.
На протяжении десятилетий Дэниэл пользовался репутацией одного из лучших издателей страны. У него было как будто шестое чувство, которое подсказывало ему, какую рукопись отклонить, а какую — приобрести за любые деньги, какого автора поддержать, а с каким — расстаться без сожаления. За время, что Дэниэл возглавлял «Мадерли-пресс», стоимость компании возросла чуть не в сотню раз. В последние годы он зарабатывал денег больше, чем был в состоянии потратить, — больше, чем могла потратить за всю свою жизнь Марис и, возможно, ее дети. Но деньги никогда не были для него главным, хотя он не имел ничего против богатства. Основным движущим мотивом было для Дэниэла стремление сохранить и упрочить то, что было создано тяжелым и самоотверженным трудом его предков. Семейный бизнес перешел к нему по наследству еще до того, как Дэниэлу стукнуло тридцать, и он считал своим долгом передать дело следующему поколению Мадерли. Правда, Марис была женщиной, а это означало, что ее дети, скорее всего, будут носить фамилию отца, однако, зная, как дорожит Дэниэл семейными традициями, Марис нашла замечательный выход. Она решила взять двойную фамилию и впредь именоваться Мадерли-Рид, чтобы передать ее своим детям. Таким образом практически исключалась ситуация, когда во главе издательства мог оказаться человек, который не носит фамилию Мадерли.
Для Дэниэла, впрочем, этот вопрос был скорее формальностью, так как кровное родство было для него намного важнее. И какую бы фамилию ни носила Марис, она оставалась его главным сокровищем. Ею он гордился и ею дорожил гораздо больше, чем издательством. Вместе с тем Дэниэл понимал: одно не может существовать без другого, поэтому он и предпринимал самые серьезные меры, чтобы обезопасить «Мадерли-пресс» от хищников, которых с годами становилось все больше и которые всегда были голодны и нахальны.
Увы, избавить Марис от всех невзгод и напастей он был не в состоянии, как бы ему этого ни хотелось. Никакие, даже самые заботливые родители не могут оградить своего ребенка от синяков и шишек, да они и не должны этого делать. Дэниэл всегда признавал за Марис право жить своей, а не чужой жизнью, совершать свои ошибки и радоваться своим успехам. Лишить ее этого было бы с его стороны не правильно и нечестно.
Дэниэлу оставалось только надеяться, что разочарования, которые суждено пережить Марис, не будут слишком глубокими, что побед в ее жизни будет намного больше, чем поражений, и что, дожив до старости, она сможет оглянуться на прожитые годы по крайней мере с тем же удовлетворением, какое испытывал сейчас он сам.
Смерти Дэниэл не боялся. Но никто, кроме Максины, не знал, что в прошлом месяце он дважды встречался со священником. Розмари была ревностной католичкой, и, хотя
Дэниэл так и не обратился к вере по-настоящему, он в какой-то мере перенял ее убеждения и взгляды. Во всяком случае, он твердо верил, что в будущей — и лучшей — жизни он и Розмари снова будут вместе.
Нет, умереть Дэниэл не боялся.
Он боялся умереть дураком!
Именно по этой причине Дэниэл почти не спал прошлой ночью. Он даже не смог читать — просто лежал неподвижно и смотрел в потолок, пока заря не заглянула в незашторенные окна его спальни.
Но и утро не принесло облегчения, не избавило его от беспокойства.
Дэниэл никак не мог избавиться от ощущения, что он не заметил какого-то важного слова, поступка, события, которое еще лет десять назад ни за что бы не упустил из вида.
Да что там десять лет!.. Еще год назад он был гораздо внимательнее и реагировал на любое изменение ситуации молниеносно — почти как в молодые годы.
Ну, почти как в молодые…
Что же с ним творится? Может быть, это паранойя или обычная стариковская мнительность, а может — действительно было что-то?..
Или он не заметил, как к нему подкралось старческое слабоумие?
Дэниэл хорошо помнил, как перед смертью его дед устраивал скандал за скандалом экономке, которую подозревал в краже столового серебра. Однажды он обвинил ее в том, что она является глубоко законспирированной германской шпионкой, заброшенной в Соединенные Штаты с заданием травить мышьяком американских ветеранов — участников Первой мировой войны. Несколько позднее он с безапелляционной уверенностью маньяка убеждал всех и каждого, что экономка носит его ребенка. Ничто не могло убедить его, что экономка, которая и вправду выглядела полноватой, вряд ли способна произвести на свет ребенка — ведь ей было ни много ни мало шестьдесят восемь. (Дедушка, впрочем, тоже давно вышел из репродуктивного возраста, однако на это ему даже намекнуть было страшно.) Не к тому ли теперь идет он сам, задумался Дэниэл. Быть может, его беспричинное беспокойство является предупредительным звонком, возвещающим о необратимых изменениях в мозгу, который уже никогда не будет работать, как когда-то?
