В те времена в Старом Свете, да еще среди евреев, свято чтивших древние традиции, незамужняя двадцатитрехлетняя девушка считалась почти что старой девой. Неспособность Сарры нравиться мужчинам даже привела к конфликту в семье, так как ее мать не позволяла младшей дочери выходить замуж только потому, что ее старшая сестра никак не могла найти себе супруга.
Однако в лагере Сарра пользовалась популярностью, или, лучше сказать, спросом… Ее клиентами были охранявшие заключенных солдаты. Так ваша мать променяла свою девичью честь на жизнь. Она готова была трахаться с каждым, кто обладал хоть толикой власти, и в конце концов ей это даже начало нравиться. На протяжении пяти лет она регулярно обслуживала немецких солдат и офицеров и в конце концов добилась совершенно исключительного положения. Мисс Сарра не ходила на работы, не брила голову, не жила в бараке, не страдала кровавым поносом, который открывается у человека, изнуренного голодом и непосильным трудом. Она хорошо питалась, пила вино, спала в отдельной комнате на чистых простынях, но — вот странность-то, а? — никто ей не завидовал. В лагере ее презирали и ненавидели.
Стоит ли удивляться, что после войны она предпочла назваться вымышленным именем? Она даже выдумала трогательную историю об участнике польского антифашистского подполья, который пожертвовал своей жизнью ради нее и своего еще не родившегося ребенка. К сожалению, в этой истории не было ни слова правды, и вы, мистер Бэнкрофт, узнали об этом, когда вам было — сколько? Восемь? Десять?.. В любом случае вы были уже достаточно большим, чтобы понять, в чем дело. Как-то, вернувшись из школы, вы спросили у матери, почему вас, еврея, дразнят в школе нацистским ублюдком и почему другие еврейские дети плюют на вас, вместо того чтобы защищать. Именно тогда ваша мать и решила перебраться в Америку — подальше от своих соотечественников…
Руки Говарда Бэнкрофта тряслись так сильно, что, попытавшись снять очки, он уронил их на стол. Закрыв лицо ладонями, он громко застонал, и Ной насмешливо посмотрел на него.
— Мисс Сарра не знала точно, кто из охранников был вашим отцом, — сказал он. — Через ее постель прошли многие, очень многие, однако она подозревала, что понесла от помощника коменданта — истинного арийца, который застрелился за несколько часов до того, как лагерь был освобожден англичанами. Сарра к этому моменту была уже на пятом месяце, а на таких сроках, как вам известно, аборт уже не делают. А может, она просто была неравнодушна к этому белокурому немчику — ведь говорят же, что даже у шлюх есть чувства. Как бы там ни было, вы появились на свет и даже стали уважаемым человеком… — Ной покачал головой. — Ах, мистер Бэнкрофт, мистер Бэнкрофт!.. Честное слово, мне вас жаль! Вряд ли еврейское сообщество с пониманием отнесется к тому, что ваша мать добровольно обслуживала нацистов, отправивших в газовые камеры миллионы ее соплеменников.
А если станет известно, что ваш отец вовсе не герой-подпольщик, а офицер СС, собственноручно пытавший и расстреливавший еврейский патриотов, ваше положение станет еще хуже. Учитывая вашу деятельность в поддержку уцелевших жертв холокоста, вас сочтут в лучшем случае лицемером, а в худшем — предателем. Ваши израильские друзья, которых у вас, как я понимаю, довольно много, отрекутся от вас — ведь вы для них теперь даже не еврей, коль скоро в ваших жилах течет кровь арийских убийц.
Вы можете возразить, что доказать все это будет довольно сложно, но разве ваша реакция не лучшее доказательство? Кроме того, я и не собираюсь ничего доказывать. Достаточно пустить слух, и ваша репутация будет погублена раз и навсегда. Простого намека хватит, чтобы вы превратились в изгоя.
Подумайте о своей семье, мистер Бэнкрофт! Что будет с вашей женой и детьми? Ведь они ни о чем не подозревают! Они верят той лжи, которую рассказали им вы с вашей матерью. Мне даже трудно представить, как они это воспримут, как объяснят своим детям и вашим внукам, что их дед — сын шлюхи и нацистского преступника? Вас перестанут уважать, и никто — ни один человек — не будет вам доверять. Да и как можно уважать лжеца, человека, предавшего свою религию и свой народ?!
К этому моменту Говард Бэнкрофт уже рыдал, закрыв лицо руками. Все его тщедушное тело содрогалось и корчилось, как у эпилептика, но Ной не слышал ни звука.
— Впрочем, никто об этом не узнает, — сказал он самым оптимистичным тоном и, поднявшись, взял со стола свою папку и приготовленный Бэнкрофтом пакет документов. — Я умею хранить тайны. Клянусь чем угодно — я вас не выдам… — Ной быстро перекрестил левую сторону груди и добавил:
— Но, как вы понимаете, я обязан был принять меры предосторожности. Одна копия признания вашей матери с ее собственноручной подписью находится в моей депозитной ячейке в банке. Другую я передал на хранение адвокату, которою нанял специально для этой цели. Это прожженный и не особенно щепетильный тип, который почему-то не выносит евреев, поэтому, если со мной что-нибудь случится, он медлить не станет. В тот же день показания вашей матери окажутся во всех газетах и во всех синагогах Нью-Йорка и окрестностей. Думаю, это будет интересное чтение — в особенности та часть, в которой она признается, как она отсасывала у эсэсовцев. Как известно, им не разрешалось спать с женщинами неарийского происхождения, однако минет, по всей видимости, не считался за полноценное соитие.
Повернувшись на каблуках, Ной шагнул к выходу. Старый юрист продолжал рыдать за столом; он не сделал ни малейшей попытки встать, однако Ной все же сказал:
— Нет, нет, мистер Бэнкрофт, не беспокойтесь — не надо меня провожать. Всего вам хорошего…
13
— Ты уезжаешь завтра? — спросил Паркер.
— Да, утром — ответила Марис, старательно избегая его взгляда. — Майкл договорился — меня захватит почтовый катер. Мой самолет вылетает из Саванны в половине десятого.
— Что ж, счастливого пути, — сказал Паркер. Судя по его голосу, он бы предпочел, чтобы ее самолет разбился где-нибудь между Атлантой и Нью-Йорком.
За весь день это был первый раз, когда Марис увиделась с Паркером. Утром она наскоро перекусила в кухне холодной овсянкой (на этот раз настоящей, а не кукурузной) и вернулась в свою комнатку во флигеле. Обед она пропустила, а на ужин довольствовалась несколькими сандвичами, которые ей принес сердобольный Майкл. Все это время Марис притворялась, что работает, хотя на самом деле ей хотелось побыть в одиночестве. Майклу, во всяком случае, она сказала, что должна еще раз перечитать рукопись спокойно и без помех, а он сделал вид, будто удовлетворен этим объяснением.
Недовольная гримаса, появившаяся сейчас на губах Паркера, убедила Марис, что она поступила весьма разумно, когда решила как можно дольше не попадаться ему на глаза. Паркер был взвинчен и, похоже, искал ссоры, и Марис подумала, что чем скорее она выскажет ему все и вернется к себе, тем лучше будет для всех.
— Прежде чем я уеду обратно в Нью-Йорк, — начала Марис, — я хотела бы в последний раз поговорить с тобой о рукописи. Я посвятила ей весь сегодняшний день, хотела взглянуть на нее другими глазами…
