— Так и есть, — согласился Паркер.
— Тогда почему я? Ведь существуют сотни отличных редакторов, многие из которых гораздо лучше меня. Почему ты остановил свой выбор именно на мне?
— Во всем виновата та статья. Помнишь, я тебе говорил?..
Он лгал, однако ему казалось — его ответ звучит достаточно правдоподобно, чтобы удовлетворить Марис. Но она продолжала пристально смотреть на него, и под ее взглядом Паркер вдруг почувствовал себя неуютно.
— Некоторые твои высказывания, которые там приводились, убедили меня, что ты подходишь для моей «Зависти» лучше других, — поспешно добавил он. — Например, мне понравилось, как ты говорила о существующей в книгоиздании тенденции развивать коммерческий успех в ущерб качеству, которое в последнее время неуклонно снижается. Именно поэтому твоя реакция была мне особенно интересна.
Ведь я пишу не ради денег, Марис… Денег у меня гораздо больше, чем мне на самом деле необходимо — Дик Кейтон об этом позаботился. Теперь я могу позволить себе писать не то, что нравится большинству, а то, что нравится мне. Если «Зависть» найдет своего читателя — я буду очень рад. Если же нет, что ж… По крайней мере, ты нашла в ней что-то заслуживающее внимания, а для меня это чертовски много. Другого подтверждения мне и не требуется!
— «Зависть» обязательно найдет своего читателя. — Марис осторожно высвободила руку. — Об этом позабочусь я. Я слишком много вложила в эту книгу, чтобы теперь бросить ее на произвол судьбы.
— Пятнадцать «косых» — это, по-твоему, много?
— Я имела в виду вовсем не деньги.
Улыбка на лице Паркера сменилась выражением серьезности, под стать серьезному лицу Марис.
— Я имела в виду…
На мгновение ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы, но это мог быть случайный блик в стеклах очков.
— Я знаю, о чем ты, Марис…
Они обменялись долгим, выразительным взглядом, и Паркер поймал себя на том, что ему очень хочется прикоснуться к ней.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала!..
Эти слова вырвались у него совершенно непроизвольно. Паркер не хотел говорить ничего подобного, но его желание никуда не отпускать Марис было совершенно искренним. И главное — это желание не имело никакого отношения к его мстительным планам.
Марис вздохнула.
— Ты должен писать, Паркер.
— Останься!
— Я буду звонить… — Пятясь, она отступила на несколько шагов и только потом повернулась лицом к дверям сарая, за которыми сияло и звенело птичьими голосами ясное солнечное утро.
— Марис!..
Но она не обернулась и даже не замедлила шаг, и Паркера охватило горькое чувство неизбежного поражения.
16
— Нам давно пора было встретиться. Я рада, что ты смогла выбрать время и прийти, — сказала Надя Шуллер, улыбаясь через стол гостье.
В качестве места встречи Надя избрала небольшой уютный ресторанчик на Парк-авеню. Меню здесь было простое, без изысков, а обстановка выдержана во французском деревенском стиле. Правда, кружевные занавески на окнах выглядели, пожалуй, слишком старомодно для Манхэттена, однако именно они создавали в ресторане располагающую, почти семейную атмосферу.
А именно к установлению дружеских, почти семейных отношений и стремилась Надя. Ведь женщина, с чьим мужем ты трахаешься, становится тебе почти родственницей.
— Спасибо за приглашение, — с натянутой улыбкой ответила Марис и открыла свое меню, давая понять, что готова приступить к трапезе — и закончить ее — так скоро, как только позволяют приличия.
Тотчас к их столику подошел официант в длинном белом фартуке.
— Что будешь пить, Марис? — спросила Надя.
— Лимонный чай со льдом.
— А я, пожалуй, выпью белого сухого вина. Может, заказать и тебе тоже?.. — Надя произнесла это таким тоном, словно без ее позволения официант ни за что бы не принес Марис ничего более крепкого, чем чай.
— Пожалуйста, лимонный чай со льдом, — повторила Марис, обращаясь на этот раз непосредственно к официанту. — Положите побольше льда и свежий ломтик лимона. — Повернувшись к Наде, она сказала:
— Я привыкла к чаю, пока была на Юге.
— Они там пьют его круглый год, не так ли? Лимонный чай и кукурузный самогон — вот два их излюбленных напитка. — Надя наконец выбрала вино, и официант с поклоном удалился. — Кстати, о твоем путешествии в Диксиленд
[5]
мне известно.
— Известно? Откуда?
— От твоей секретарши… Джейн, кажется… Когда я позвонила, чтобы пригласить тебя на ленч, она сказала, что ты уехала в Джорджию.
— А я думала, это Ной тебе сказал.
— Нет. Его я не видела с… чуть не с того дня когда мы встретились на приеме по поводу вручения литературных премий.
Некоторое время Надя и Марис болтали о разных пустяках, ожидая, пока вернется официант с напитками. Затем они ознакомились с перечнем фирменных блюд, которые готовились только на заказ, и Надя попросила официанта дать им несколько минут на размышление. Эта небольшая задержка заметно расстроила Марис, однако Надя Шуллер была не из тех, кого смущали подобные мелочи.
Она терпеть не могла Марис и ни секунды не сомневалась, что та отвечает ей столь же сильной неприязнью. Обе были весьма успешными деловыми женщинами, но на этом сходство между ними заканчивалось. Все остальное — отношение к карьере, к мужчинам, к жизни вообще — было у них разным, если не сказать — противоположным.
В глубине души Надя была уверена, что Марис Мадерли-Рид пользовалась в жизни всеми преимуществами, которых она сама была лишена. Про таких, как Марис, говорили — она родилась с серебряной, ложкой во рту. Действительно, Марис происходила из респектабельной, состоятельной семьи, и ее детство и юность были счастливыми и безоблачными. Она училась в закрытой частной школе для избранных и была частой гостьей на вечеринках и приемах в фешенебельных особняках Ист-Хэмптона
[6]
, а ее фотографии то и дело появлялись на страницах светской хроники. Кроме того, Марис много путешествовала и повидала почти весь мир.
Иными словами, воспитание и благополучие буквально перли у Марис из задницы (любимое выражение Нади) — из аккуратной, подтянутой задницы, которая не нуждалась ни в массаже, ни в многочисленных и болезненных операциях по отсасыванию лишнего жира. Надя, впрочем, была уверена, что безупречная задница Марис только на то и годится, чтобы выставлять ее напоказ при каждом удобном и неудобном случае.
Надя — она же Надин Шульц — росла в бедности, почти в нищете, но это было еще полбеды. Чего она не могла простить своим родителям — это грубости и невежества. Еще в подростковом возрасте Надин поклялась себе, что ни за что не останется в Бруклине. Выйти замуж за какого-нибудь пьяницу и неудачника и провести остаток жизни в спорах из-за того, как прокормить себя и свое вечно сопливое потомство? Черта с два! Надин была уверена, что судьба предназначила ее для другой, лучшей жизни.
