Минуты текли медленно, словно густой кисель на морозе. Вогул не находит места, вглядывается в даль. Напряжение нарастает, сковывает тело, под ложечкой противно сосало, чуя неладное. Не раз спешивался, ходит взад-вперед, бормочет что-то под нос, снова вскакивает на спокойно щиплющего дерн гнедого. Все чаще в голове проносилось: «А может, прав мой советник Емшан? Может, герул предал нас и ждет теперь где-нибудь в засаде с трусливыми пахарями?» Но вождю в это верить не хотелось, тем более он так много обещал в дар этому герулу, что вряд ли тот не поддастся искушению.
Советник Емшан в эти минуты не беспокоил молодого гуннского вождя, прекрасно знал его горячность – в сердцах может и голову с плеч долой. Лишь все больше мрачнеет. Более опытные и старшие воины из числа приближенных подметили это, сочувствуют, но тоже не решаются говорить – воля вождя неоспорима. Да и не хочется нелепой смерти.
Когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, разбрызгав по небу кроваво-красный закат, вдали показалось стремительно приближавшееся облачко пыли.
– Впереди!
– Всадник!
Вогул тоже его заметил и быстро устремился к коню.
– Нужно встретить! – бросил он ближним воинам и пришпорил коня, торопясь навстречу долгожданному гонцу.
Герул несется во весь опор, и вскоре можно отчетливо разглядеть высокого, немного худого, но все же крепкого ратника с длинными выгоревшими на солнце рыжеватыми волосами, гордое лицо, ясный взор. Сбоку приторочен длинный меч, круглый щит обит прочной турьей кожей с изображением двусторонней секиры, и короткий лук. Облачен в стеганую куртку с крупными металлическими кольцами, виднелись сколотые края, в двух местах зияли дыры от стрел. Шлема не было.
– Мой мудрый Емшан, я же говорил, что обмана быть не может. Этот герул любит золото, а я не скуплюсь для дела, – с довольной ухмылкой произнес Вогул, когда Емшан и несколько знатных воинов поравнялись с вождем. Вождь с неподдельным интересом разглядывает окутанного клубами дорожной пыли приближающегося герула, хотя видел его и раньше.
– Ох, и силен…
Емшан ничего не ответил, хотя в глубине души был очень рад, что опасения его, похоже, не оправдались.
Герул едва ли не врезался в строй ближних вогуловых воинов, но в последний момент резко натянул поводья, конь заржал и встал на дыбы, передними копытами перемалывая воздух.
Только теперь стало заметно, что у герула не было глаза, бровь и веко, скрывающее темную дыру глазницы, рассекает надвое уродливый толстый шрам, доходивший почти до середины щеки. Однако это не портит Гонориха ни капельки, напротив, придает мужественности, большую воинственность, суровость воина, не раз глядевшего смерти в лицо, пусть и одним глазом.
– Приветствую тебя, сильнейший из вождей гуннских, – торжественно прогремел Гонорих, твердо глядя прямо в глаза Вогулу.
– И тебе больших побед, Гонорих, друг Степи, – нарочито медленно кивнул Вогул.
– Великий вождь, земли русколан лежат перед тобой! Все веси до самой Голуни стоят без воинов – мужчины в полях – пора сенокоса, иные в лесах, по ягоду да грибы, многие по охотному делу. Тебе не составит труда разорить много деревень русских, великий гунн!
В подтверждение своих слов герул достал за волосы из притороченного к седлу мешка мужскую голову, бросил к ногам Вогула и его ближников. Смерть поверженного была быстрой, но отнюдь не легкой: губы в запекшейся крови распухли, как вареники, фиолетовый язык безобразно торчал из жутко ощеренного рта. Вместо ушных раковин торчат окровавленные обрубки, нос переломан и вдавлен глубоко в череп мощными ударами скорее всего носком сапога, сильно раздулся. Один глаз вытек, вместо него зияет черная дыра глазницы, второй закатился, в лиловом зрачке навсегда застыл ужас.
Ветераны одобрительно закивали, шумно загалдели. Вогул хмыкнул, ткнул голову острием короткого копья, будто проверяя, не оживет ли.
– Я благодарю тебя, Гонорих, друг Степи, но и вправду ли в весях русколанских нет ни одного воина? – недоверчиво спросил гуннский вождь, сощурив глаза. – Уже ль враг наш лишился разума?
Он покосился на советника Емшана, тот кивнул.
– Я бы и сам в это не поверил, пока сам не увидел.
– А не солгал ли тебе твой глаз, Гонорих, друг Степи?
Герул недобро хмыкнул, пробуравил надменно ухмыляющегося гуннского вождя вдруг отвердевшим, точно камень, взглядом единственного ока.
– Я немало бил врагов своих. Славян – больше всего, – сдержанно проговорил Гонорих и, чуть помедлив, добавил стальным голосом: – Мои боги еще не лишили меня рассудка, великий вождь Вогул. Или ты боишься горстки крестьян-плугарей с рогатиной, или женщин и дряхлых стариков? Тогда зачем тебе идти в земли славян войной? Не единожды головушки тех храбрецов, кто с мечом сюда жаловал, лисы да волки давно объели…
Вогул встрепенулся, лицо покраснело от злобной натуги, глаза блестят недобрым огоньком. Ближние воины переглядываются, руки с силой сжимают рукояти клинков. Лишь герул остается спокойным и продолжает невозмутимо смотреть в лицо гуннского вождя. Все молчат, в воздухе нависло напряжение, кажется, еще одно дерзкое словцо – и он взорвется: блеснет сталь, посыпятся мириады разноцветных искр, перемешиваясь с кровью. И все же Вогул нашел в себе силы успокоиться и продолжил:
– Ты дерзок, Гонорих, друг Степи. Но ты знатный воин и я верю тебе.
– Благодарю за добрые слова твои, великий вождь храбрых гуннов, – кивнул герул. – Если хотите славы великой сыскать в своем походе, то будет лучше, ежели мы под покровом ночи ворвемся и предадим все огню, напоим наши клинки кровью русов!
Герул еще раз поклонился и отъехал немного в сторону, туда, где бьет из-под земли ключ, давая начало холодному норовистому ручейку.
– Мой мудрый Емшан, правду ли говорит этот герул? – вождь Вогул недоверчиво провожал взглядом пышущую непомерной силой фигуру Гонориха.
– Мне сложно сказать, о, великий вождь… – помедлив, ответил Емшан, поглаживая бороду. – Но мудрость в его словах есть.
– Что с тобой, Емшан? Иль и вправду мы, гордые и бесстрашные дети Степи, стали трусливы, как зайцы? – недовольно выпалил Вогул. – Правда, не правда… Вот мое слово! Сбор! Выступаем! Впереди земли треклятых урусов, так напоим же мечи и стрелы свои кровью врагов наших!
Через мгновенье гуннский стан пришел в движение. Поначалу двигались ровным строем – мешал вставший стеной мощный дубняк да колючий кустарник, почему-то нещадно жалящий конские ноги. Но потом лес отступил, остались лишь небольшие перелески, и гуннское войско растеклось по долине. Передвигаются по-прежнему безмолвно, глядят в оба.
Стало совсем темно, небосвод усеян звездами, ухо ласкает стрекот светляков, впереди сквозь очередной лесок открывается вид на небольшую – в двадцать домов – киевскую весь. Тихо. В оконцах горит тусклый свет лучин, печной дым прямым столбиком тянется ввысь, лениво брешут собаки. Женская фигура с покрытой белым платком головой загоняет свиней в сарай, одного визжащего поросенка, что никак не хотел идти вперед, огрела тростиной. Тот еще громче завизжал, но устремился в сарай по розовым спинам и головам быстрее всех. Другая женская фигура, вытянувшись как струна, гордо несет коромысло с полными ведрами воды. Вода иногда плесками срывается, ударяется оземь, маленькими фонтанчиками разлетается в стороны. На другом конце улицы ребятня, улюлюкая, гоняет заблудшую на чужой огород кошку.
