Тагулай швырнул подсвечник в угол и решительно шагнул к окошку, вечерний воздух радостно ворвался через открытые створки. Взгляд гунна устремился к князю русов. Дажин прохаживается вдоль хоровода, иногда в почтении склоняет голову, смех и песни струятся в вечернем небе. Вдруг князь русов схватил одну из девушек за руку и привлек ее к себе, та взвизгнула, но не оттолкнула князя. Тагулаю, напротив, показалось, что девушка сама прильнула к его губам в поцелуе. Дажин спешно передал остатки каравая своему помощнику, радостно воскликнул и подбросил девушку вверх что было силы, молодуха громко ойкнула и бухнулась на руки князю. Дажин, не выпуская из рук русоволосую девчушку, зашагал вперед, оставив позади березовый ствол – центр праздника. На верхушке ствола устроилась соломенная кукла, с рукавов причудливой фигурки свисают разноцветные ленты, на голове различим венок из трав.
Предводитель русов остановился у наваленной кучи. Из сумерек к нему шагнул волхв, замысловатые узоры кроваво-красным огнем пламенеют на белом одеянии, в руке весело потрескивает факел. Дажин с почтением принял священный огонь и передал его девушке. Та, недолго думая, бросает факел в наваленную кучу. Только теперь Тагулай разобрал, что куча – это огромная кладка бревен. Факельное пламя разбилось на множество рыжих пучков. Одни стали тухнуть, другие нехотя расползаются по древесине, она шипит и потрескивает. Вдруг огонь исчез, в воздух взвилась лишь жиденькая струйка дыма. Дажин в нетерпении шагнул к костру, волхвы, напротив, отступили на шаг, взор князя не отрывается от дымящихся дров. Даже хоровод остановился, сотни глаз уставились на сложенные домиком бревна. Но вскоре пламя с жадностью набросилось на бревна, с гулом и треском поедает сухую древесину, даже с высоты было видно, как Дажин облегченно вздохнул. Поляна взорвалась смехом и песнями, бубнами и дудками-жалейками.
Тагулай ухмыльнулся. Если бы урусским шаманам не удалось зажечь костер, пронеслось в голове гунна, ждали бы они беды? Советник сбросил с губ язвительную улыбку и отступил в тень комнаты. Нервное тяжелое ожидание вновь обрушилось на гуннского советника. Его расчет обязательно должен оправдаться. Урусы должны быть обезглавлены.
Смех и песни вновь привлекли внимание Тагулая. Он с интересом разглядывает, как хоровод разбился на десятки пар, полуголые парни увлекают за собой смеющихся девушек через десятки разожженных костров к реке, проходящей через город на севере, на некоторых из одежды лишь травяные венки на белокурых головах, волосы золотыми волнами развеваются в летнюю ночь. Они с разбегу бросаются в прохладные воды реки, брызги и хохот разносятся по округе.
Тагулай с удовольствием отметил аппетитные формы молодых женщин русов. Каждую из них он уже видел с арканом на шее, нагую и готовую для любовных утех. Одну – с широкими бедрами и высокой грудью, что несется с рослым пареньком навстречу воде, – он уже приметил. Сначала он будет наслаждаться ее волосами, потом белоснежной кожей, потом… Тагулай тяжело вздохнул, до этого потом еще нужно подождать. «Или дожить…» – пронеслась недобрая мысль в голове советника гуннского хана.
29
Тагулай вскочил с кровати. Рука до белых косточек сжимает кинжал, луч утреннего солнца скользнул по холодной стали искусных мастеров Аравии. Глаза гунна затравленно бегают из стороны в сторону, дыхание вырывается с хрипом, словно из глотки затравленного зверя. Стук в дверь повторился. Тагулай перехватил клинок поудобнее, стараясь ступать бесшумно, он переместился вдоль стены к дверному косяку. Прислушался. По ту сторону двери ему удалось уловить едва различимый звон. «Так звенит только кольчуга!» – про себя отметил Тагулай и еще сильнее сдавил в ладони кинжал восточных мастеров, еще мгновение, и деревянную дверь выбьют, а в комнату ворвутся подосланные убийцы. Советник гуннского хана уже видел их перекошенные злобой лица, холодный блеск ножей, даже почувствовал, как клинки с хрустом пропарывают его плоть…
Тагулай вздрогнул – в дверь вновь постучали, клинок предательски выскользнул из вдруг онемевших рук и бухнулся на пол. Гунн чертыхнулся и схватил с пола кинжал.
– Кто осмелился побеспокоить советника гуннского хана великого Ухтамара? – немного запинаясь, произнес Тагулай.
– Князь Русколани Дажин велел звать вас, – коротко чеканным голосом бросили из-за двери. – Он ждет посланника хана гуннов.
Тагулай хотел было сказать, что в такую рань негоже знатным людям бесед вести о государственных делах, но за дверью раздался звук удаляющихся шагов.
«Собаки эти урусы, – с гневом подумал Тагулай. – Никакого почтения, будят чуть свет и еще требуют идти к этой грязной свинье Дажину, что, как простой мужик, кувыркался в дерьме прошлой ночью!»
Гуннского советника пробила дрожь, остаток ночи он мучился от холодного горного воздуха, пытался несколько раз завесить разбитые створки полотном, но всякимй раз ветер срывал занавесь. Лишь под утро, накрывшись всем, что смог найти в комнате, он забылся сном.
Тагулай накинул на себя шерстяное покрывало и уселся на кровать, в памяти всплывает вчерашнее действо этих собак-урусов. Знатный гунн до сих пор не понял смысла странного обряда, когда соломенную куклу посреди шума и веселья вдруг принялись хоронить. При этом и мужчины, и женщины сокрушались и лили слезы. По-настоящему. С криками «Помер Ярила наш! Помер! Без Ярилушки мы все – сиротинушки!» они принялись закапывать соломенное чучело в землю. Но после вновь стали веселиться, смеяться, петь и играть в свои поганые бубны и дудки. Но больше всего гуннского советника уязвила любовная потеха русов после всех странных обрядов – десятки пар устремились в реку, после чего они совокуплялись кто где мог.
Тагулай зарычал и с силой обрушил кулак на мягкую перину, вверх взметнулось несколько перышек, холодный горный воздух подхватил и понес их вверх, бросая из стороны в сторону.
Гунн громко выдохнул, взгляд обводит гостевую комнату. На деревянных стенах устроились полотна в человеческий рост, на каждом сцены из битв. Советник хана вновь нахмурился, желваки заходили ходуном, крылья носа раздулись – мерзкие урусы даже здесь одерживают победы, дабы гости не забывали о мощи и величии хозяев этих покоев.
Высокие потолки искусно украшены резными дощечками, каждая из них – узор-иллюзия. Тагулай невольно ахнул – ему почудилось, будто это не потолок вовсе, а оплетённая живыми деревьями беседка под открытым небом. Рядом с мягкой кроватью устроился изящный столик с резными ножками, они тоже казались выросшими из земли и опутанными корнями стволами. На столешнице остались так и не тронутые гунном яства: обжаренные в сухарях перепелы, язык в сметане, тут же ютились небольшие блюдца с горками орехов. Один Тагулай знал хорошо, другие видел впервые. Рядом возвышается стопка блинов, на верхушке застыло озерцо меда, несколько сладких струек соскользнули с одной стороны. Завершать вечернюю трапезу должен был невысокий кувшин с вином. Гунн не удержался и вдохнул аромат из сосуда. Ромейское.
«Пища не для свинского обжорства, а лишь для утоления голода, дабы еда в животе не давила», – отметил про себя Тагулай.
