Громко стонал Тимкевич: гранатные осколки порвали ему бедро и колено. Зачепков возился, накладывая повязку. Еще громче хорунжего стонала-плакала лошадь с пробитой шеей.
– Да уйми ты ее, – злобно приказал Зачепков.
– Жалко скотину, – Микола подошел, попробовал вставить ствол в ухо, но конь шибко дергался. Пришлось бабахнуть в лоб.
– Уходить нужно, – Зачепков озирался. – Нашумели…
…Хорунжего пришлось волочить на шинели – Тимкевич при каждой встряске вскрикивал и ругался. Миколе мешало ведро, в которое кукурузы сыпанул, да и вообще было неудобно и тяжело. Кое-как дотащились до опушки, укрылись в лещине.
Положенному на твердое хорунжему чуть полегчало. Отдышался, простонал:
– Приказываю меня не бросать. Сейчас найдем убежище, один со мной останется, второй в Сороки записку отнесет. Меня там знают. Пусть вывозят или верным людям передадут. Тут в селах наши есть.
– Так и сделаем, не сомневайтесь, – Зачепков утер лысеющий лоб, вновь надел каску. – Пишите, пан хорунжий. Сейчас жерди срубим, носилки смастерим. Микола, штык давай…
Отошли, отыскивая подходящие деревца. Зачепков приглушенно пробубнил:
– Ну куда его волочь? Расковыряло глубоко, кровит весь. Да и шуму. Если б в госпиталь. А так не жилец. К вечеру воспаленье пойдет…
– Так и я ж говорю. Оставим. Может, отлежится или санитары подберут.
– Да, оно правильнее будет. Записку возьмем, да вдвоем пойдем.
Для успокоения раненого срубили две горбылины, вернулись. Тимкевич, постанывая, торопливо писал в блокноте, положенном на полевую сумку. Поднял глаза на Миколу:
– Ты пойдешь. Ты молодой, ловкий, и крови твоей украинской доверяю. Своего не оставишь…
– Не сомневайтесь. Я мигом сбегаю.
– Сутки туда, сутки обратно, – хорунжий заныл от отчаяния. – Успей, Микола, Христом богом прошу. Пусть фельдшера пришлют. Обезболивающее я подобрал, но шприца нет…
– Я як молния, – заверил Грабчак, делая вид, что возится с жердями.
Тимкевич снова писал в блокноте, но пистолет держал под рукой. Сложил записку:
– Это Чубу передашь. Я с его братом учился, он поможет. Сейчас еще две строчки напишу. Если я… если… Пусть это жене передадут. Он адрес знает, но я напишу… Вдруг…
Писал, черкал… Солдаты переглядывались – ждать невмоготу – от дороги, считай, и не ушли. Не ровен час…
– Вот, – Тимкевич сложил листок окровавленными пальцами. – Перенесите меня вглубь, и ступай живей, Грабчак…
Микола спрятал письма.
– Сейчас переложим вас, пан хорунжий… – Зачепков придвинул жерди, просунутые в шинель, и внезапным пинком отшвырнул «вальтер» подальше от офицерской руки.
– Ты… – задохнулся Тимкевич.
– Пошли, Микола, – не глядя на раненого, приказал принявший командование обершарфюрер Зачепков.
– Так мы еще вернемся, – на всякий случай пробубнил Микола, подхватывая ведро.
Дивизионники пошли в лес. За спиной кричал и матерился Тимкевич. Вот уже и просвет впереди – склон холма открылся, а вопли все слышны.
– Не дело, – хмуро буркнул Зачепков. – Шумно помирать собрался. Накличет кого.
– Верно. И вообще дурно выходит. Человек, он ведь не хуже коня.
– И я ж так думаю. Только пошли вместе милосердие проявим. Шоб не было искуса для дурной болтовни.
Микола кивнул, поставил ведро.
Вернулись. Тимкевичу не лежалось – пытался до пистолета доползти, да не получалось.
– Вот из интеллигенции вы беспокойной, да шумной, пан хорунжий, – посетовал Зачепков. – Достоинство офицерское не блюдете.
Упрямый Тимкевич смотрел с ненавистью, захрипел матерное… Микола бил прикладом, обершарфюрер – лопаткой. Потом вытерли инструмент, Зачепков подобрал пистолет, приказал:
– Кобуру с него сними. Хорошая кобура.
Микола, вздыхая, присел над мертвецом. Это что ж за жизнь? Туда, сюда, беги, стой, снимай… кругом паны начальники…
Кобура слегка забрызгалась, пришлось отирать.
– Слышишь, может, нам конины кус отрезать, пока не ушли далеко? – предложил Микола.
Зачепков, увлеченно потрошащий офицерскую сумку, кивнул:
– Давай, Миколка. Только пулей, одна нога здесь, другая тоже здесь.
– Ну, так конешно… – Грабчак выпрямился. Патрон давно загнан в патронник, тянуть нечего. Пан обершарфюрер на тихий щелчок предохранителя лишь вздрогнуть успел…
Стрелял Микола с пяти шагов, предусмотрительно не в голову целил, а в спину – тут и немецкий винтарь не подведет. Рухнул Зачепков, захрипел, пальцы в сырую землю впились…
– Не грабастай, кацапья морда, не твоя земля, – посоветовал Микола, взмахивая винтовкой. – Откомандовался, дурень жадный.
Не, прицельность у оружья так себе, но приклад добротно окован, и обтирать его легко.
Да, лишним стал обершарфюрер. Вести его до борцов за свободу – к себе доверие подрывать. Время сложное, доверие заслужить нужно. И таким сомнительным кацапам в национальном подполье места нету. Сегодня раненого хорунжего предложил добить, завтра и здоровому товарищу в спину стрельнет. Дрянной человек, фельджандарм, одно слово. Да и язык распустить может. Имелась у Миколы одна думка, как дальше половчее действовать…
На душе полегчало: не мальчишка Микола Грабчак – сам себе командовать способен. А то умники собрались, довели человека до края, чуть не сдох ни за что. Понятно, никто в Сороки не пойдет. Нема там перспектив. До города добираться нужно. Пока москали Львов обложат и осаду создадут, проскочить можно. Остатки «Галичины» наверняка на переформирование отведут, и Микола на муштру в запасном полку вполне согласен – все ж не под бомбами штурмовиков лежать. А там, глядишь, война и кончится…
Грабчак сходил за ведром, собрал полезное имущество – у Зачепкова плащ-накидка поновей была. Сапоги офицерские, правда, брать не решился – уж очень приметные. Осталось конины нарезать, да к городу поспешить.
Решение было ох как верное, – спустился к дороге Микола осторожно, с другой стороны вышел и тут же на лежащий в кювете велосипед наткнулся. Надежная армейская машина – на таких в полку обучали ездить. На ходу, и насос пристегнут. Вот что значит решенье умное – бог рассудительному человеку всегда поможет…
…Крутил педали Микола Грабчак – тропинка сама под колеса ложилась. Главное – подальше от звуков канонады держать. Карта есть, харч есть, а ориентироваться в непростом мире Грабчак умеет…
4. От исходных
20 июля 1944 года Поляна (30 км юго-восточнее Львова) Опергруппа/младший лейтенант Земляков. Время не уточнено.
– …Уже, а? – прошептал капитан Марчук.
