Машка отряхивала ежик волос от песка и пшена: котел вымыли дурно, зато студеной водицы он с избытком вмещал. Андре сам собой в разум пришел, сбегал за водой, пытался поить австриячку, та отбивалась, обратно под ватник голову прятала. Но не визжала, просто трусилась всем телом. Петро принес еще водицы, кивнул французу, тот задрал Анкин ватник – вода осторожно полилась на девчачью голову – та зафыркала, затрясла ушами-льдинками.
Вой унялся: узбек убежал куда-то во тьму, остальные охрипли, в себя пришли или вода помогла. Вот к голландке поздно подошли – вроде и сидела та молча, от мира ладонями заслоняясь, а оказалось, кровь на песок капает – выдавила девка себе глаза. Бинтовать кровавые дыры пытались, слепая все молчала. Умерла под утро. А узбек всю ночь завывал. Ходили искать – убегал по низким зарослям, в воду бросался и снова выл с дальнего мыса. Плюнули, в лагерь вернулись, выставив двух часовых, спать легли.
Узбек так и сгинул. Может, и к лучшему: держать умалишенных негде, если вязать, так и веревки всего с два метра имеется. К тому же почти у всех подряд с головой не совсем гут.
Кащец в лагере командовал, друзья сказали, что рыбу идут ловить – никто не возражал.
– Так що те оба месяцы? – бурчал Петро, подвязывая к короткой расплетенной бечевке крючок. – Може, в рацион що накидали? Помутнение хирна
[124]
?
– Но. Это ты твердый. Кожный. Найн паник.
На «твердокожего» Петро не обиделся. Тут всю жизнь с кожами работаешь, отчего ж самому не затвердеть? Да и не должен комсомолец приступам религиозного страха поддаваться. Ладно, может, и не религиозного, но все равно не должен.
Нацепили улитку, пока не клевало. Надо бы удилище толковое найти. Да и вообще как-то с умом осмотреться. Солнце пригревает, размаривает, но ведь нужно о деле думать.
– Кому, мы, Андрий, доверять коннен
[125]
?
– То вопрос. Социал, Арсен… так?
– Социал – гут. Арсен… хм…
– Он – юде.
– Гут, помозгуем. Из мадмуазелей? Машка стерво, но своя. Тетка Мотя, Сарка-иудейка…
– Анни, – ухмыляясь, подсказал француз.
– Що ты смехаешься? – рассердился Петро.
К бережку явился капо в сопровождении Тоньки-киевлянки. Кащец начальственно огляделся, положил на китель топор, начальственно погрозил рыболовам – не подсматривать! Принялись раздеваться, Тонька, повизгивая, полезла в воду. Петро машинально глянул, замер…
– Що? Богато шлюхости? – поинтересовался Андре.
Грабчак опомнился, перевел взгляд на леску. Осмыслив, спросил:
– Слухай, а ты давно трусы видел?
– Труса? Найн, округ смиливцы и храбривцы.
– Нихт храбрость. Трусы, одежка, фирштейн?
Понятно, с трусами в шталаге напряженно было. Кальсоны еще можно выменять, но трусы… Француз кинул беглый взгляд на купающихся: вода даже в полдень студена, глубоко не вошли, бесстыже стояли по колено, головы себе золой терли. Тонька для заключенной выглядела ничего, – видать, не врала, что недавно в лагере, мослы из-под кожи еще не так выперли, хотя бледна, как покойница. Кащеченко, как все в шталаге, на воздухе вдоволь наработался – спина коричневая от загара. И ноги смуглые, если на ладонь от колена и пониже смотреть. Повыше бледный.
Андре шепотом выругался.
– Може, цуфаль
[126]
? – предположил Петро. – Всяко бывает.
– Якой цуфаль, флюштен
[127]
треба. А шпик-песок скормить их шлюха.
– Не спеши, приглядимся.
Тонька, игриво взвизгивая, погрузилась, поплыла, голову высоко запрокидывая. Кащец что-то сказал, ответить девка не успела – исчезла. Капо замер…
Миг тишины, потом вода взбурлила, мелькнула задранная Тонькина нога, что-то широкое, серебристое, похожее на огромный рыбий хвост. Кащец кинулся из воды к берегу…
Петро осознал, что они с французом уже метрах в десяти от кромки воды, и все еще пятятся, правда, удилище в руке осталось. Голый Кащец, с топором в руках, топтался и приседал на песке, всматривался в воду – поверхность озера была спокойна.
– Тут рыбалить с оглядкой треба, – прошептал Грабчак, чувствуя, как сердце колотится где-то под горлом.
Вечер выдался теплым, озеро лежало безмятежно-спокойное, на западе облака розовели. Друзья сопроводили Машку, помогли котел вымыть. На воду поглядывали – Кащец клялся, что водяной на них набросился, но понятно: в водах озера водится рыба типа акулы или вообще крокодил необъяснимый. Набрали котел, вернулись к костру. Сидел «Versuchen», в молчании…
Обе луны уже всплыли в темнеющее небо, но было не так жутко, как давеча. Вот когда густая тьма подступила, заныли люди. Петро окатывал бившихся в конвульсиях товарищей водой, бегал к берегу котел наполнять. Да что ж за дурь такая?! Крокодила опасаются, но в меру, а звезды и лунные «глаза» их, дураков, до падучей доводят. Алжирец язык себе прокусил, кровью брызгал. Зарема голосила безостановочно, Кащец топором им грозил, если не заткнутся. Узбек головой о песок бился – пришлось связать. К середине ночи вроде бы обессилели, поутихли.
Утром оказалось, что двое повесились. Петро и не думал, что так бывает: камень-валун по грудь человека, веревка короткая, на пару петель и перекид через валун едва хватает. Изловчились, однако. Песок изрыли ногами, умучились, но справились. Узбек себя за колени держал, румынка спокойно обвисла…
Пополнилось песчаное кладбище. Днем удалось пару рыбок выудить, решили консервы экономить, крупяную уху варить. Кащец был мрачен, но с фрау Матильдой заговаривал, намеки делал.
После обеда, охраняя мойку посуды, друзья осторожно с девчонками и Арсеном поговорили. Дагестанец-еврей, несмотря на свою зачуханность, проявил храбрость и, вооружившись каменюками, тоже пришел крокодила сторожить. Ситуацию все трое восприняли правильно, Машка сказала, что капо ей с первого взгляда ясен был, но нужно, конечно, проверить. Анни и Арсен подтвердили, что приглядывать будут.
Но приглядывать не пришлось. В сумерках капо момент выбрал и фрау Матильду в кусты увлек. Через мгновенье оттуда треск веток донесся, ор-мат, немецкий и обычный. Островитяне пошли разбираться.
Костистая фрау Матильда сидела на груди капо и орала в том смысле, что она вдова, человек верующий и не позволит всяким там херам протухшим полное бесстыдство творить. Кащец пытался вывернуться, но вдова не только уйму немецкой ругани знала, но и вмять мужчину умела не хуже якоря. Анни и француз стали говорить, что нужно успокоиться, немка, фыркая, поднялась. Освобожденный Кащец вскочил, молча выхватил из-под кителя кинжал. Оружия утаенного и этакой прыти от капо никто не ожидал, фрау Матильда, взвизгнув, едва успела за поляка спрятаться.
