Дед хладнокровно наступил лаптем на тело и с кряхтением вытащил оружие.
— И за что ты его? — спросил я.
Дядька Аггей ответом не удостоил. Со сноровкой бывалого мародера принялся обшаривать тело. Расстегнул армяк и стащил с покойника перевязь с ножнами.
— А калита где? — обиженно пробормотал дедок, вытаскивая и осматривая пояс. — Где ж он копейки-то держит, суций потрох?
— Карманы смотрел?
— Цево-цево, — недоуменно переспросил старик. — Какие карманы?
Ишь ты, по-немецки шпрехает, а про карманы не знает. Если Смута, то их на Руси еще не изобрели… Хотя штаны на мертвеце были явно не русские — короткие, с гульфиком. К тому же ткань не холщовая, а бархатная (хотя бархат напоминал слежавшуюся собачью шерсть). Вздохнув, я полез выворачивать карманы. Извлек кожаный мешочек, в котором что-то позвякивало, да пару игральных костей без стаканчика. Больше ничего не было.
Дядька Аггей сразу же сграбастал кошелек. Развязал тесемки и высыпал на ладонь горстку серебряных монеток. Осмотрел каждую, пощупал и понюхал. Отложил половину, а вторую, размахнувшись, бросил подальше. «Ясно-понятно», как сказал бы дед, — фальшивые. Неужели взаправду попал в Смуту? В те времена русские «чешуйки» только ленивый не подделывал.
— Йе-хе-хей, — разочарованно пробормотал старик, высыпая добычу в собственную калиту. — Совсем плохой разбойник. Хотя бы один ефимок…
— А почему разбойник? — поинтересовался я. — Шел мужик мимо, а ему — рогатину в спину.
— Ну тебе-то ведь не воткнул? — вопросом на вопрос ответил старик. — А ентому засадил, так было за цто.
Показав всем видом, что на дальнейшие вопросы он отвечать не намерен, старик стал рассматривать трофейный нож. Подергал рукоятку, пощелкал ногтем по лезвию и подвел итог:
— Железо дрянь. Крицу не докалили, уголь остался.
Крица, если мне не изменяла память — полуфабрикат, из которого делали ножи, косы и прочее, нужное в хозяйстве. Как пишут в книгах — «железоделательные изделия». А нож скорее напоминал здоровенный тесак, толщиной с палец. Что там говорит археологическая наука: «Чем толще обух у ножа, тем он древнее»? Судя по этому — произвели еще в эпоху палеолита.
— А кому сейцас крицы-то калить? — вопросил дед, грустно вздыхая. — Делают из того, цто в прошлые годы выбрасывали. Новую-то грязь церпать некому.
Немного подумал и отдал мне. Я не стал отказываться. Мой «складенчик» на фоне этого свинореза выглядел несолидно.
Неделю назад
— Оружие какое возьмешь? — спросил меня генерал-майор.
— А кто-то говорил, что оружие мне не положено, — напомнил я.
— Так это когда было? — без малейших угрызений совести ответил начальник. — Когда ты еще внештатным сотрудником был. А теперь ты кадровый. Парни, что по десять лет в капитанах сидят, кипятком от зависти писают. Взяли, типа, агентишку и погоны офицерские дали.
— Так и говорят?
— Ну вслух-то никто не скажет, но думать-то кто запретит? — засмеялся Виктор Витальевич. — По правде, рановато тебе в майоры. Даже если ты полпред. В капитанах бы еще лет пяток подержать.
— В сорок-то лет? — обиделся я.
— А мог бы и в прапорщиках… Ну учитывая кандидатскую степень — в старших прапорщиках, — поставил Унгерн меня на место. — Все-таки что возьмешь? Хочешь — пистолет? А хочешь — «Узи»?
— Нет там огнестрельного оружия. Или не действует.
— Ну-ну, — разочарованно протянул шеф. — Впрочем, тебе виднее. Сходишь в мастерские, кистень закажешь. А я-то тебе хотел еще парочку советов дать…
Здесь и сейчас
— Пойдем в избу, поснидаем, — предложил старик.
— Сейчас, — живо откликнулся я. — Только вещички прихвачу.
Я с трудом отыскал свой рюкзак. Ну разумеется, валялся он в самых густых и колючих кустах. Еще хорошо, что не в озере.
Внутри жилище казалось чуть больше, нежели снаружи. Но не царские, даже не крестьянские, хоромы. Маленькая печка-каменка, топившаяся по-черному, большой плоский камень, изображавший стол, скамейка — она же спальное место. Окон не было, но лучина, вставленная в светец, светила исправно и бесперебойно. Освещение неплохое, если не читать. А дым, по замыслу «архитектора» должен выходить в дверной проем. Места хватало только на небольшой сундук в углу да деревянную вешалку. Все остальное пространство занимали сети и рыба… Рыбы было много. А уж запах…
— Хе-хе-хе, — тоненько засмеялся дед, увидев, как я пытаюсь дышать в рукав. — Да и цему тут пахнуть-то?
Прям, как один мой знакомый из морга: «Чему тут пахнуть? Покойники-то свежие». Запах в землянке был круче! А дед, паразит, оптимистично заключил: «Ницо, посидишь тут недельку-другую, попринюхаешься и замецать не будешь. Благородная рыба — осётр, севрюга. Опять же — стерлядь золотая!»
Не то Гавриила Романовича цитировал, не то сам придумал. Вот уж истинно — сравнения и эпитеты носятся в воздухе, как мухи.
— Дядька Аггей, а какой сейчас год? — поинтересовался я, готовясь к переводу дат от Сотворения мира к привычному, от Рождества Христова.
— А хрен его знает, — равнодушно ответил дед. — В монастыре, раньше, летопись погодную вели, а теперь уже и некому. Мнихов-то почти всех убили.
— Странный ты, дядька, — удивился я вслух. — По-немецки разговариваешь, а какой год — не знаешь.
— Балакаю, — кротко согласился старик. — Потому как в Новгороде и на Белоозере торговать приходилось. Язык чужеземный — вещь нужная и полезная! А на цто мне знать — какой год? Я и свои-то годы не меряю. Вроде бы на энтот Ильин день семьдесят пять стукнет. А может, — равнодушно повел он плечами, — и триста семьдесят. Ладно, давай к столу.
Пока дед таскал из закутков чугунок с вареной рыбой, миски и деревянное блюдо с большущим караваем, я вытащил из рюкзака собственный провиант. Достал бутылку, колбасу, банку со шпротами. Дед, завидев это добро, покрякивал: «Ну сильны немци, напридумывают же». Удивление не помешало притащить две деревянные чарки. Интересно, что он из них пьет? Для пива или медовухи — маловаты. Зелена вина, как называли водку, быть не должно. Может, самогон гонит? С него станется.
Я разлил по антикварным чаркам водку двадцать первого столетия, и мы выпили. Дед, опрокинув чарку, с удовольствием скривился.
— Эх, хорошо! — удовлетворенно прогундел дядька Аггей и полез открывать шпроты. Вскрыл так ловко, будто вскрывал банки каждый день.
Глядя на мое удивленное лицо, он невозмутимо отмахнулся:
— Вот и я говорю, цто сильна немцура. Напридумывает всякой всякоты. А ты сиди и гадай — за какую ручку тянуть. А цто — цто-то не так?
— Думаю, где это простой рыбак по-немецки говорить выучился? — нашелся я.
