В нашем пешем переходе был и свой плюс. Огромный! Было время пообщаться с ребятами и хотя бы немного понять — кто есть кто! Вечером, после нехитрого ужина на костер ставился огромный чайник. Все с нетерпением ждали, когда он закипит, и начиналось чаепитие, ставшее ритуалом.
Я вовсе не рассчитывал, что ребята сразу же начнут открывать мне душу, но кое-что любопытное узнавал. Например, все они из разных городов и помимо любви к «ролевушкам» их объединяла еще и любовь к местам «боевой славы» фантастики.
— Это как? — не сразу понял я.
— Ну ездим по тем местам, которые описаны в книгах. Мы уже целую карту составили. Москву, Питер, Харьков и Николаев прошерстили, — похвасталась Елена.
— Надо было в Астрахань смотаться, — вздохнул я, памятуя о давней мечте получить автограф у Белянина.
— А мы там были, — подала голос Вика. — Кремль тамошний облазили, вдоль речек прошлись. Только Белянина не застали. Он куда-то в Польшу уезжал. То ли кино снимать, то ли в кино сниматься.
— Витька хотела с вампирами познакомиться. Она от Дэна Титковского тащится, — наябедничала Настя.
— Вот еще, нужны мне твои вампиры! — фыркнула Вика. — А сама перед домом у Громыко весь газон истоптала… Хорошо, что белорусским ментам не попалась — они там строгие!
— А сюда-то вас чего понесло? — прекратил я спор, пытаясь вспомнить хотя бы один «фэн-топоним», связанный с моей исторической родиной.
— Это нас Андрей Сергеевич завел, — негромко сказал Андрей-младший, кивая на старшего Андрея. — Он поклонник Николая Гумилева.
— А где связь? В упор не помню, чтобы Гумилев бывал в Грязовце, — удивился я, мысленно перебирая маршруты Николая Степановича…
Но еще любопытнее то, что Андрей-старший — поклонник Гумилева. По своему типажу он больше походил на знатока Игоря Северянина. Что-нибудь эдакое, насчет королевы у моря и пажа, который ее всю ночь нежно любил, в исполнении под гитару с гнусавой приблатненностью…
Гном, сидевший с развернутыми ушами, напомнил:
— А ты, хер командор, разве не читал Лазарчука и Успенского?
— «Загляни в глаза чудовищ»? Конечно читал. А, припоминаю…
И в первой книге, и во второй, которая «Гиперборейская чума», эпизодически упоминался город Грязовец.
— И как вам сей город? — равнодушно спросил я. Свою историческую родину — маленькую деревню, где родился и жил до поступления в институт, я действительно искренне любил. А вот районный центр — не очень…
— Дыра, — высказал свое мнение Андрей-старший, но спохватился. — Ну а чем еще может быть провинция? У нас ведь, если не Москва с Питером — одна провинция.
— Я не о путевых впечатлениях, — засмеялся я. — О топонимах… Судя по всему, Лазарчук с Успенским в Грязовце не бывали, иначе не писали бы, что город возник еще во времена Ивана Грозного.
— Ага, — вмешалась Вика. — И не поместили бы его между Вологдой и Великим Гусляром.
— Не Великим Гусляром, а Великим Устюгом, — поправил я барышню. — Там, где родина Деда Мороза.
Мы с Гномом обменялись взглядами. «Да, — красноречиво говорил его правый, самый ехидный глаз. — Мы с тобой тоже народ долбанутый и повихнутый, но не до такой же степени…» Я ответил другу левым оком: «Только не о Крапивине!»
— Олег Васильевич, а не кажется ли вам, что все, что происходит здесь, похоже на миры «Великого Кристалла»! — спросил Андрей-младший, и я застонал. Еще один поклонник Крапивина!
— И на Саймака, и на Спрэта де Кампа, и на Бушкова, — начал перечислять Антошка. — Я уж не говорю про Желязны…
— А я еще добавлю Юлиуса Фаренбейга и Власту Поровичек, — кивнул Гном с умным видом.
Народ захлопал глазами — этих писателей ребятишки не слышали, но признаваться в этом стеснялись…
— Сам придумал? — отважился я на вопрос, боясь выглядеть невеждой. А вдруг? Писателей в наше время развелось столько, что их запомнить еще труднее, чем японских самураев.
— Сам, — не смущаясь, ответил Гном. — Ну и что? Если подумать, то все вы, писаки-масаки, передираете Платона. Написал он об эйдосах, и закрутилось. Вот и ты накатал про Застеколье. То же самое отражение. Не шедевр…
— Читать можно, — «утешила» меня Вика. — Печатают и хуже.
— Спасибо, родная… — злобно ответил я. — Вот, честное слово, как-нибудь отблагодарю…
— Ой, а чем? — радостно вскинулась Вика. — Книжку подпишете?
— Отправлю посуду мыть вне очереди…
На четвертый день мы вышли на огромную, заросшую кустарником, поляну, на которой громоздилось нелепое сооружение.
Во времена моего деревенского детства в нашей деревне стояла силосная башня — круглый сарай, с огромным подвалом, в который засыпали свежую траву, а сверху заваливали землей. Трава преет, а зимой ею кормят коров.
Идеально круглая и обшитая досками. Я тогда (да и сейчас, тоже) удивлялся — как смогли сделать? Круглая башня из камня или кирпича — понятно. Кладешь кирпич кругом, а все неровности заполняешь раствором. А вот как такое сделать из бревен?
Башенка только с виду казалась небольшой. Когда подошли поближе, углядели, что по ширине она очень даже солидная…
— Значит, ее мы и будем защищать? — мечтательно проговорил Андрей-младший и принялся читать:
Тащат в обескровленную Трою
Дар данайцев — грозного коня.
Медный щит надежно не прикроет,
Медный панцирь не спасёт меня.
Ночью бой последний, бой жестокий
Примет наш усталый гарнизон.
Поутру кровавые итоги
Подведет отмщения закон.
Чужаки, насилуя и грабя,
Град сожгут, сдержать их не смогу.
Я погибну в схватке! Нет, не раб я!
Я не сдамся подлому врагу!
[1]
Хороший парень, однако. Романтик! Жаль, что сейчас и ему и всем остальным придется столкнуться со сплошным разочарованием!
— Эх, сегодня будем ночевать под крышей, — мечтательно протянула Вика. — И помыться бы хорошо.
— На кой мне дьявол моя голова, когда она два дня не мыта! — хрипловатым баском пропела Елена, подражая героине из «Обыкновенного чуда». — А я бы свою — оторвала и выбросила…
— Думаю, барышни, сегодня придется ночевать в палатках, — огорчил я девчонок.
— Зачем? — дружным хором возмутились наши дамы. Девчонки быстрее, нежели ребята, перешли на привычное здесь обращение только по именам и на «ты». А может быть, и не странно. Женщины адаптируются быстрее.
Елена, выпятив нижнюю челюсть, заявила, что ей надоело, когда снизу ее кто-то ест, а сверху кто-то ползает. Я посмотрел на парней, которые отшатнулись — не мы, мол!
