– Сделай мне, Верусик, мне сделай…
Секунды осыпались на пол неприметной пылью рядом с хлебными крошками, которые щедро рассыпал чавкающий Саймон. Кира не замечала своего дыхания, словно оно было чужим или вовсе искусственным, как в больнице – на аппарате. Когда у входа в торговый центр она бросала клей в пакет Веры, перепонка в тюбике была целой – это она точно помнила…
Стоп! Не паникуй! Не дихлорэтана нюхнула, ничего тебе не сделается. Кира с трудом возвращала себе способность связно мыслить. Сердце билось уже не так сильно. Кто мог обнаружить, что клей запечатан? Саймон к пакетам не притрагивался, хоть Вера его и просила. Сумки разбирала она. Да еще Лека шарил в автобусе. Только он вряд ли обратил бы внимание, а если и обратил, то спросил бы сразу: чего, мол, тетя-дурочка, клей запечатанный нюхаешь? Похихикал бы… С другой стороны, он мог проткнуть перепонку просто так, из баловства или озорства, как многим маленьким мальчикам нравится лопать воздушные шарики или устраивать из игрушечных автомобилей большие аварии, с поломками, естественно. А потом тут же забыть об этом… Вера могла хорошенько рассмотреть тюбик гораздо раньше: в течение дня она часто рылась в пакетах, перекладывая содержимое, доставая сигареты, что-нибудь перекусить, разыскивая зажигалку. И что? Кира строила свой маскарад вовсе не на токсикомании. Это был просто дополнительный штришок к портрету бездомной дурочки. Может быть, то, что клей оказался запечатанным, добавляло еще больший вес ее придурковатости. Может быть… А еще может быть, что Вере понадобилась именно одурманенная дурочка. Или одурманенная не-дурочка, в том случае, если она раскрыла притворство Киры. Но зачем?.. Да и не похоже. Все, что Вера говорила или делала, совсем не работало на такую версию…
У тебя паранойя, Симакова. Лучше тебе уйти…
Шевелиться Кире не хотелось. От тепла ее разморило, и как только напряжение внезапного испуга прошло, растворяя адреналин в крови без остатка, приятная расслабленность охватила тело. Колеблющееся пламя свечей притягивало взгляд, золотистые шары открытого огня танцевали над оплывающими столбиками, восковые слезы быстро мутнели и обращались в камень, как в сказке про заколдованную принцессу. Никуда я не пойду, решила Кира. Главное – больше не вдыхать этот омерзительный химический запах. Это главное. Она читала… Кира попыталась закрыть тюбик, но руки не поднимались. Ладони тихонько покалывало, ступням в обуви стало жарко, в голове слегка шумело, словно Саймон поделился с ней стаканом крепкой «Охоты».
Как же она устала. Вон и Лека осоловел, клюет носом, и щепоть жирного плова вот-вот выпадет из ослабевших пальцев, но Вера – ах, эта заботливая Вера, все видит – отправляет малыша спать, помогая взобраться на второй ярус. Кира посмотрела на свои руки. Клей куда-то подевался вместе с колпачком. Может быть, она сама сломала перепонку, еще днем, попытавшись закрыть тюбик не той стороной колпачка? Впрочем, не важно. Сейчас клея нет, и это правильно. Глупо спать с открытым тюбиком под боком, можно приклеиться ко всем этим одеялам моментально. Кира хихикнула, представив, как она будет выглядеть, завернутая в лоскутные слои. Как прошлогодняя капуста на овощном складе, слегка покусанная зимой через насквозь промерзающий угол. Смешно… Нет, в самом деле! Она рассмеялась, но сумела оборвать каркающий смех – Лека засыпает. Засыпает, засыпает, засыпает… Кого засыпает? Чем? Горло издало придушенный клекот, смех не желал отсиживаться внутри и рвался наружу, щеки раздувались. Кира испуганно приложила ладони ко рту, но слишком резко вскинула руки и здорово шлепнула себя по губам. На глаза выступили слезы, в носу защипало. Наверное, так ангелы хлопают младенцев по устам при рождении, и оттого они так кричат… Шальная мысль была явно чужой, словно ее произнес в голове Киры незнакомый голос. Она не стала концентрироваться на этом: пусть себе…
Саймон достал сигареты, Вера тоже поднялась с топчана.
О! Покурить! Совершенно верно, после сытного ужина надо покурить. Кира колыхнулась на постели, как студень, пытаясь подняться, но сарайчик вдруг встал на дыбы. Она зажмурилась, ожидая скольжения, удара, под веками плавали радужные пятна и… Ничего не случилось. Разве что ворс заскорузлого одеяла царапал щеку да в плечо уперлось что-то твердое. Кира открыла глаза. Вера с Саймоном спокойно шли по вертикальной стене, прилепившись к ней подошвами, словно мухи, направляясь к прямоугольному люку в полу. У них тут еще и погреб есть? Эй, ребята! Печка опрокинулась! Кира очень четко видела толстые раскаленные жгуты щелей между неплотно прилегающими к проемам дверцами топки и поддувала. Эй, эй! Саймон пнул люк погреба, и тот отвалился в черноту, словно весил не одну тонну. Вера упала в проем вслед за кожаной курткой… Оттуда тянуло сыростью и гнилью. Ну и ладно, Кира махнула рукой или только вообразила, что машет – она не могла сказать точно, – а потом сарай крутанулся, как играющий ребенок на пятке, и она поняла, что лежит на топчане вытянувшись, лицом вверх, разглядывая шершавые доски верхнего яруса. Древесные волокна выглядели такими мягкими и шелковистыми, словно шерстка кота, такими нежными, что хотелось их погладить. Руки потянулись вверх двумя пустотелыми рукавами, наполненными гелием, и повисли. Пальцы неуклюже шевелились, как щупальца сонной каракатицы. Кира ясно различала глубокий папиллярный узор, прочерченный опасной бритвой. Но боли не было.
Кто-то громко и щекотно засопел прямо в ухо, Кира вздрогнула всем телом, как сонная лошадь в стойле. Она сумела повернуть голову, но никого не увидела рядом, только тени в золотистых ореолах танцевали на противоположной стене между кроватями. Потянуло табачным дымком и приглушенными голосами. На невидимых струях слова раскачивались и крутились, словно мартышки в зоопарке:
– Как насчет сладенького?
– На сладенькое я тебе вон – привела…
– Чего?! Она же простуженная на всю голову!
– И че? Пелотка поперек? Не ссы, зубов там тоже нету…
– Да не буду я! Обдолбанная еще…
– В первый раз, что ли?
– …
– Тогда в узелок завяжи… козел…
– Да? Ну и ты обломись…
– Пошел ты!..
Чушь какая-то, подумала Кира и показала словам язык. Над головой кто-то горстями стал рассыпать что-то увесистое, как пятирублевые монеты. Глухой дробный стук распугал кривляющиеся слова-мартышки – они бросились врассыпную. Воздух колыхнулся, поглаживая щеки и лоб Киры, волны принесли с собой ароматы дождя и сырой земли. Надсадно заскрипел пол, нары под Кирой качнулись, а наверху тяжело завозилось, зашебуршало, далеко хлопнула дверь, брякнула щеколда. Саймон показался в проходе плотной тенью, полы куртки хлопали по тощим бедрам, как сломанные крылья. Он нырнул в свою нишу и замер кучей тряпья. Тишина несмело сочилась с потолка вместе с дождевыми каплями: кап, кап, кап… Кира рассмотрела влажные искры, равномерно устремляющиеся к полу около печи. Сочное шлепанье разбивающихся капель напомнило ей неоднократные посещения морга, столы с кровостоками и синюшный свет люминесцентных ламп.
Благодушие выступило из пор холодной влагой. Кира – не пустотелый безвольный мешок с костями, распластанный на постели, как замороженная камбала, – а другая Кира, энергичная, упертая, что билась сейчас в паутине нервных окончаний, вен и артерий, исходила криком: «Тупая ты сука! Очнись! Шевелись, идиотка! Неужели ты думаешь, что тебя так повело с одной понюшки?! Что-то не так здесь! Беги!..»
