– Ничего, – лицемерно ответила она. – А что
должно происходить?
– Не ври отцу. Мама уверяет, что с тобой что-то
происходит. Она разговаривает с тобой каждый день, и ты ей не нравишься.
– И она прислала тебя посмотреть, не поселился ли у
меня в квартире любовник, пока муж за границей?
– Грубо, ребенок, – укоризненно покачал головой
Леонид Петрович. – Мы с мамой никогда не лезли в твою личную жизнь. Но ей
кажется, что настроение у тебя с каждым днем все хуже и хуже. Не думай, что
если ты ничего ей не рассказываешь, то она ничего не замечает. Она – твоя мать,
и чувствует такие вещи по голосу, ей никакие рассказы не нужны. Так что происходит
с твоим настроением?
– Папа, мне скоро тридцать семь, ты не забыл? Я
работаю, и жизнь у меня не так чтобы очень простая и легкая. Может у меня быть
плохое настроение, или я обязана триста шестьдесят пять дней в году веселиться
и радоваться жизни?
Ей не удалось скрыть раздражение, и ответ прозвучал резко.
Даже слишком резко.
– Значит, не хочешь рассказывать, – констатировал
отчим. – Твое право. Не беспокойся, я не буду тебя терзать. Выпью чаю и
поеду. Ты жива, здорова, так и доложу маме, это ее успокоит. Кстати, что ты
решила с переходом на другую работу?
– Буду переходить, – Настя пожала плечами. –
Что тут думать? С Мельником мне все равно не работать, не получается у меня.
От нервного напряжения ее зазнобило, да так сильно, что
буквально начало трясти. Это не укрылось от внимательных глаз отчима.
– Ты не простыла? Тебя, кажется, лихорадит, –
озабоченно заметил он.
– Да, немного, – Настя постаралась спрятаться за
спасительную ложь. – Замерзла сегодня сильно, никак отогреться не могу.
– Выпей немножко, – посоветовал отчим, –
хорошо для профилактики. Что у тебя есть?
– Не знаю, надо посмотреть, я же спиртное не покупаю.
Что-то осталось, наверное, после Нового года.
Леонид Петрович поднялся и открыл дверцу кухонного шкафа,
где, как он знал, дочь и зять хранили напитки.
– Я сам посмотрю, – решительно сказал он, –
ты обязательно выберешь что-нибудь не то. Так… Ликер не годится, сухое белое не
годится… А вот это пойдет. Чувашский ром на травах. Откуда такая прелесть?
– Лешкин аспирант привез. Папа, это для меня слишком
крепко, я такое не люблю.
– Это не надо любить, это надо пить, чтобы согреться и
расслабиться. И потом, я же не заставляю тебя глушить ром стаканами.
Он поставил на стол две маленькие рюмки, налил себе примерно
треть, Настину рюмку наполнил до краев.
– Залпом пить? – с нескрываемым страхом спросила
она.
– Зачем же? Пей, как тебе нравится. Маленькими
глоточками, если хочешь. Только обязательно съешь что-нибудь сначала, нет
ничего глупее, чем пить на пустой желудок. Ты ведь не ужинала?
– Я ела. Честное слово.
– Могу себе представить. – Он усмехнулся и полез в
холодильник за ветчиной, которую прислала Надежда Ростиславовна.
Открыв хлебницу, Леонид Петрович извлек получерствый хлеб и
сделал Насте бутерброд.
– Ешь, чтобы я видел.
Она стала вяло жевать бутерброд, казавшийся ей совершенно
безвкусным. Отчим поднял свою рюмку, повертел в руке, понюхал напиток и
поставил на стол.
– Что, не нравится?
– Нравится. Хороший напиток.
– Тогда почему не пьешь?
– Тебя жду. Пить в одиночку – дурной тон, ребенок. Ты ешь,
не торопись. Какие вести от Чистякова?
– Процветает. Читает лекции, они там пользуются бешеной
популярностью. Звонит мне каждый день.
Настя слышала себя со стороны и удивлялась тому, что стала
говорить короткими фразами. Это было ей несвойственно, обычно в присутствии
отчима она расслаблялась, рассказывала все с подробностями и пространными
остроумными комментариями, много смеялась. Теперь ее как подменили. Неужели
отныне так будет всегда?
– Скучаешь без него?
– Не особенно. Некогда. Работы много.
Леонид Петрович между тем вытащил из кармана шариковую
ручку, придвинул к себе бутылку с ромом и начал рисовать на этикетке. Настя с
любопытством наблюдала за ним. Вот, значит, о чем говорила ей мама. Во время
серьезного разговора один на один…
– С Сашей давно виделась? Как там у них дела?
– Нормально. Саня работает, Дашка сидит с малышом и
лелеет мечту о втором ребенке.
Отчим помолчал, словно чувствуя, что разговор иссякает, и не
зная, каким еще способом его оживить.
– Доела? Ну, давай выпьем, ребенок. Твое
здоровье. – Он поднял рюмку.
– И твое, папа.
Отчим слегка пригубил ром и поставил рюмку. Настя сделала
небольшой глоток, потом зажмурилась и выпила остаток одним махом. Напиток
показался ей слишком крепким, она вообще любила только мартини, ничего другого
не пила. Но сейчас выпила до дна в надежде, что пройдет скованность, мешающая
ей вести себя нормально. Леонид Петрович снова взялся за ручку и этикетку.
– Чудная у тебя привычка, – не выдержала
Настя. – Никогда не знала, что ты рисуешь на этикетках.
– Да ну? – вздернул брови отчим. – Неужели ни
разу не видела?
– Ни разу.
– Странно. Впрочем, ты никогда не была особенно
внимательной.
– Папа…
– Да я не в упрек, – засмеялся он. – Просто
отмечаю. Хотя ты действительно могла этого не знать, в компаниях я себе такого
не позволяю, а вдвоем мы с тобой, по-моему, не пили ни разу. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, сегодня это впервые.
– Тогда извини, беру свои слова обратно.
Он снова поднес рюмку к губам, отпил еще немного.
– Мне не предлагаешь? – спросила Настя.
– Тебе уже хватит. Для того чтобы согреться и снять
озноб, вполне достаточно одной рюмки. Разве не помогло?
– Помогло, – призналась она.
– Ну и хватит. Если хочешь, добавь в чай капельку, тоже
хороший эффект дает.
Настя поставила чашки и разлила чай. Ром и в самом деле
подействовал, руки стали теплыми и перестали дрожать.
– Покажи, как ты разрисовываешь этикетки, –
попросила она.
Леонид Петрович пододвинул к ней бутылку и взял в руки чашку
с горячим чаем. Настя рассматривала этикетку с заштрихованными светлыми участками.
– Забавное художество. – Она заставила себя
улыбнуться и удивилась, что это у нее получилось без особых усилий. – Ты
только штрихуешь или рисуешь что-то свое?
– Когда как. Если на этикетке есть чей-нибудь портрет,
то обычно трудно бывает удержаться, начинаю его уродовать. Усы пририсовываю,
бороду, прическу меняю – короче, что в голову придет. Иногда до смешного
доходит.
