Ладно, в последний раз сегодня посмотрим за передвижениями
сыщика, решил Парыгин. Около половины шестого Доценко вошел в здание на
Петровке, однако шел уже седьмой час, а он и не думал выходить и ехать на
«Профсоюзную», к своей дылде, как делал это на протяжении всех предыдущих дней.
«Неужели я его упустил? – с внезапной тревогой подумал Евгений. – Вот
черт, если он вышел через другие двери в переулок, то, может быть, именно
сегодня он, нарушив привычный распорядок, как раз и встретится с теми, кто меня
интересует?»
Он бегом помчался в метро и в десять минут восьмого уже был
на «Профсоюзной». Дылда с красным от мороза носом еще торговала, но вид у нее
был озабоченный. Девица то и дело поглядывала на часы, и недоумение на ее лице
постепенно сменялось отчаянием. Без четверти восемь подъехала машина, двое
крепких парней загрузили в нее нераспроданную прессу и складные столы и уехали.
Девица, однако, и не думала уходить, продолжая тупо стоять на одном месте, не
сводя безнадежного взгляда со ступенек, ведущих из подземного тоннеля. Все
ясно, подумал Парыгин, они поссорились, и он не пришел, как обычно. Что ж, если
он упустил Доценко, то нужно хотя бы понаблюдать за девицей. Может быть, имеет
смысл даже познакомиться с ней. Обиженные дамочки частенько охотно рассказывают
про своих кавалеров всякие гадости, в том числе и не подлежащие разглашению.
Минутная стрелка на часах сделала полный круг и пошла на
второй, а дылда все стояла как привязанная. Лицо у нее стало совсем отрешенным,
словно она вообще забыла, зачем стоит здесь, неподалеку от входа в метро,
просто ей сказали, что нужно стоять, и она выполняет приказ. Парыгин стал
замерзать, но мужественно терпел, понимая, что происходит нечто
экстраординарное и случай упускать нельзя. Вряд ли тут дело в ссоре. Не стала
бы она так долго ждать. Если бы они накануне поссорились, то уже в половине
восьмого она бы поняла, что Доценко не придет, и спокойно уехала бы. А сейчас
время уже к десяти движется, а девушка все стоит. Что-то произошло другое.
В начале одиннадцатого дылда наконец сдвинулась с места.
Уставившись прямо перед собой невидящими глазами, она медленно, как автомат,
спустилась по ступенькам в метро. Парыгин направился следом за ней. Она дошла
до платформы, но не села в поезд, а обессиленно опустилась на скамейку. Народу
в этот поздний час было немного, и ему пришлось, чтобы не светиться, встать за
колонной, метрах в пяти от девушки. Поезда приходили и уходили, а она все
сидела, и не похоже было, что она собирается куда-то ехать.
Внезапно Парыгин напрягся: из открывшихся дверей вагона
вышел высокий парень в серой куртке из нубука, отделанной светло-серой
цигейкой. В первую секунду ему показалось, что это Доценко. Девица резко
поднялась и сделала шаг в сторону парня, и в тот же момент Евгений понял, что
они оба обознались. Лицо совсем другое, только фигурой похож, да куртка точно
такая же. Парень быстро прошел мимо, а дылда снова села на скамейку. Плечи ее
опустились, губы задрожали, по щекам покатились слезы. И Парыгин с удивлением
почувствовал острую жалость к этой некрасивой высокой девушке, которая вот уже
три часа с лишком ждет своего кавалера, не понимает, почему он не пришел, и с
ужасом думает о том, что ее бросили.
Слезы по щекам девушки уже не просто катились, они струились
мощным потоком, плечи тряслись, но она отчего-то не опускала голову, не прятала
лицо в ладони, продолжая вглядываться в пассажиров, выходящих из вагонов. Никто
не обращал на нее внимания, люди проходили мимо, занятые своими мыслями и
заботами, и ни у кого не вызывала удивления плачущая на платформе молодая
женщина.
Парыгин подошел и встал прямо перед ней, но девушка, похоже,
его не заметила. Евгений положил руку на ее плечо, ласково погладил.
– Не плачь, – негромко сказал он, – он не
стоит твоих слез. Раз он мог так поступить, значит, нечего по нему убиваться.
Она не подняла глаз, не посмотрела ему в лицо, а обхватила
Евгения руками и прижалась головой к его куртке. В грохоте приближающегося
поезда он сперва не услышал ее отчаянных рыданий, и только по вздрагивающей
спине понял, что девушка больше не сдерживается и дала волю своему горю.
Евгений не боялся женских слез. Он знал, что некоторые, да
что там некоторые – большинство мужчин их не переносят, теряются, не знают, что
делать, и от этого либо становятся агрессивными и грубыми, либо сразу идут на
попятный и уступают плачущей женщине. С ним такого не происходило. В сущности,
он не видел разницы между женщиной плачущей и смеющейся. И в том, и в другом
случае это было физиологическое проявление сильных эмоций, а полюс,
положительный или отрицательный, значения не имел. Поэтому он молча стоял перед
рыдающей девушкой, не испытывая ни малейшего психологического дискомфорта, и
терпеливо ждал, когда истерика закончится.
Ждать пришлось недолго, за это время успели пройти только
четыре поезда. Девушка расцепила сомкнутые за спиной у Парыгина руки и полезла
в карман за платком. Евгений уселся рядом с ней, просунул руку ей под локоть.
– А теперь рассказывай, кто посмел тебя обидеть.
– Зачем? – всхлипнула она, вытирая нос. –
Защищать меня будете?
– Ну, это не обязательно. Ты человек самостоятельный,
если надо – сама себя защитишь.
– Чего же вы хотите?
– Хочу, чтобы ты не плакала и не расстраивалась. Хочу,
чтобы ты улыбалась, потому что у тебя милая улыбка и хорошие зубы, а от слез у
тебя нос краснеет, и это не очень-то красиво, согласись.
– Откуда вы знаете, какая у меня улыбка?
– А я у тебя несколько раз журналы покупал. Не помнишь?
Она отрицательно помотала головой и снова высморкалась.
Теперь, после рыданий, она была не просто некрасивой – почти уродливой, с заплывшими
глазами, опухшим лицом и красными пятнами на щеках.
– Так что случилось? Он не пришел?
Она кивнула, уткнувшись глазами в пол.
– И ты думаешь, что он уже никогда не придет?
Снова кивок, сопровождаемый коротким всхлипыванием.
– И для тебя это трагедия? Ты сильно к нему привязана?
Еще один кивок.
– Ну что ж, значит, тебе придется смириться с тем, что
любовь не всегда бывает взаимной. Ты взрослый человек, и я никогда не поверю,
что это первая в твоей жизни неразделенная любовь. Ты ведь уже проходила через
это, правда?
Парыгин нутром чуял неладное. Девушка не вступала в
разговор, хотя после истерики женщины обычно успокаивались и с каждой минутой
становились все более общительными, начиная с возрастающим гневом обвинять
«этого подонка» во всех смертных грехах. А эта, наоборот, с каждой минутой,
казалось, все больше уходила в себя, закрывалась в своей раковине. Это Парыгина
совсем не устраивало, не для того он мерз черт знает сколько времени на улице и
стоял на платформе за колонной, чтобы в результате познакомиться с молчуньей,
из которой надо слова клещами тянуть. Такая и не расскажет ничего путного. Надо
ее расшевелить, не дать замкнуться окончательно.
