Она опять тихо заплакала, так же как недавно в метро, не
меняя позы, не пряча лица, не всхлипывая. Ему все стало ясно. Какой смысл
встречаться с девушкой, если избегаешь близости с ней? На дворе-то, почитай, не
Викторианская эпоха, а самая что ни есть сексуальная революция. Доценко работал
с ней, это очевидно. Пока была нужна – бегал исправно на свидания, а стала не
нужна – бросил. Как сломанную игрушку, от которой все равно никакого толку.
Он подошел к Анне, обнял ее, стал тихонько гладить по
голове.
– Поплачь, Анечка, поплачь, – ласково заговорил
он. – Слезы – это дело хорошее, они душу очищают.
– Зачем вы со мной возитесь? – дрожащим голосом
пробормотала она. – Чего вы от меня хотите? Уйдите, пожалуйста.
– Куда же мне идти? Метро уже не ходит, а я без машины.
Выгоняешь меня ночью на мороз? А я-то думал, ты добрая.
Анна внезапно резко вырвалась из его рук и вскочила со
стула. Лицо ее исказила такая ярость, что Евгению стало не по себе.
– Ненавижу! – закричала она. – Ненавижу вас
всех! И его тоже! Убью! Своими руками задушу! Подонок!
– Тихо! – Парыгин тоже повысил голос. – А
ну-ка перестань орать, весь дом перебудишь.
– И вас ненавижу! Вы все одинаковые!!!
Она попыталась оттолкнуть его и выскочить из кухни, но
Евгений ловко перехватил ее руки и изо всех сил сжал. Несмотря на существенную
разницу в росте, Анна оказалась значительно слабее, хотя ему пришлось приложить
некоторое усилие, чтобы ее удержать. Спортсменка, что и говорить. Она яростно
вырывалась из его цепких рук и даже пыталась брыкаться, глаза ее сверкали, лицо
побледнело, губы превратились в узкую полоску. Через несколько мгновений
Парыгин с удивлением ощутил, что ему все труднее удерживать разбушевавшуюся
девушку, в ней словно нарастала некая неведомая сила, придавая мускулам
крепость, а движениям – резкость и быстроту. «Идиотизм, – мелькнуло у него
в голове, – стою среди ночи в чужой кухне и чуть ли не дерусь с незнакомой
девицей. Бешеная какая-то! Откуда только силы у нее берутся?»
Анна каким-то образом ухитрилась вывернуться и схватила его
за волосы. От неожиданной боли Парыгин взвыл и тут же перестал сдерживаться и
напоминать себе, что имеет дело с женщиной. Проведя болевой прием, он быстро
уложил Анну на пол, заведя ее руки за спину. Ярость ее утихла так же
моментально, как и вспыхнула. Теперь она лежала на полу, уткнувшись лицом в не
особенно чистый линолеум, и, похоже, снова собралась плакать. Евгений присел на
корточки рядом с ней.
– Ну ты чего? – спокойно спросил он. – На
людей бросаешься… Аня, прекращай-ка все это. Я понимаю, тебе плохо, но ты
должна перетерпеть. У тебя другого выхода нет, понимаешь? Драками и насилием ты
ситуацию все равно не поправишь, твой парень тебя бросил, и он не вернется,
даже если ты меня в кровь изобьешь. Даже если убьешь совсем. Он не вернется, и
с этим тебе придется смириться. Ну, все? Можно вставать?
Он отпустил ее руки и помог ей подняться. Лицо девушки было
по-прежнему бледным, но глаза снова потухли и уже не сверкали так яростно, как
несколько минут назад.
– Простите, – сказала она ровным голосом. – Я
не должна была себя так вести. Простите. Я забыла, как вас зовут.
– Евгений Ильич, – напомнил Парыгин.
– Да… Простите, Евгений Ильич.
– Тебе уже лучше?
– Да. Со мной все в порядке.
Голос ее делался все тише и тише, и Евгений понял, что она
снова уходит, погружается в свою депрессию. Ну и психика у этой девицы! Надо
же, какие резкие перепады…
Он обнял ее за плечи и осторожно повел в комнату. Анна шла,
не сопротивляясь, и послушно уселась рядом с ним на диван. Парыгин не был
специалистом в области психиатрии и плохо представлял себе, как вести себя и
что нужно делать с такой нервной особой, поэтому положился на интуицию. А
интуиция подсказывала ему, что нужно немедленно уложить Анну в постель. Можно и
на пол. Это все равно. Если она умирала по своему черноглазому менту, а тот ни
разу этим не воспользовался, то в ней должна быть бездна нерастраченной
сексуальности, копившейся, судя по всему, не один день. Только этим можно ее
сейчас отвлечь и успокоить.
Он позволил себе быть неделикатным, но выбранная им линия
оказалась правильной. Анна мгновенно откликнулась на грубую ласку и крепко
обняла Евгения, подставляя губы для поцелуя и прижимаясь к нему длинным
мускулистым телом. Все дальнейшее произошло просто и обыкновенно, Анна
отдавалась умело и с немалым энтузиазмом, что позволило Парыгину не испытывать
чувства вины. В нем было достаточно и мужской силы, и изобретательности, чтобы
не дать Анне заподозрить притворство и искусственность своего любовного пыла.
– Я действительно тебе нравлюсь? – спросила Анна,
когда все закончилось.
– Действительно, – промычал он, почти не разжимая
губ. – Какие у тебя могут быть сомнения?
– А когда ты понял, что я тебе нравлюсь?
– Давно еще, я же тебе говорил.
– И тебя не смущает, что ты ниже меня ростом? –
продолжала она допрос.
– Ну тебя же не смущает, что ты выше меня, –
попытался отшутиться Парыгин. – Давай одеваться, а то замерзнем.
Но сбить девушку с толку ему не удалось, она настойчиво
продолжала вести разговор таким образом, чтобы вырвать у него если не
романтические признания, то хотя бы комплименты. В этом деле он был не мастер,
и Парыгину самому казалось, что все его попытки уклониться от объяснений
выглядят топорно и невежливо.
– Тебе завтра к которому часу на работу? – спросил
он.
– Я завтра не работаю. У меня выходные – вторник и
суббота.
– Все равно, Анечка, давай разложим диван и ляжем спать.
У тебя был тяжелый день, да и у меня, признаться, тоже.
– А что мы будем делать завтра?
– Доживем до завтра – увидим, – вздохнул Евгений,
поднимаясь с пола и помогая ей встать.
* * *
Эмоциональная жизнь Анны Лазаревой всегда была трудной. И не
просто трудной, а почти болезненной. В ней странным образом уживались, с одной
стороны, нежность и сентиментальность, а с другой – всепоглощающая ненависть к
окружающему миру. Пожалуй, ненависти было слишком много, и, может быть, именно
поэтому Анна инстинктивно хотела побольше тепла и любви. Отсюда и все ее беды
проистекали.
До двенадцати лет Аня Лазарева была ничем не примечательной
школьницей. Учителя уважали ее старательность, поэтому никогда не ставили ей
двойки, но при всем желании оценить ее знания больше чем на тройку не могли.
Иногда в дневнике появлялись четверки и даже пятерки по таким интеллектуально
необременительным предметам, как рисование, труд, пение или физкультура. Но в
целом Аня была твердой троечницей. Когда класс выстраивали по росту, она стояла
в шеренге первой, но это еще не было поводом для насмешек, потому что второй по
росту мальчик был всего на каких-то полсантиметра ниже. Одним словом, в глаза
Аня не бросалась, в классе были и отпетые двоечники, и почти такие же высокие,
как она, мальчики. Ну разве что самая некрасивая…
