– Ты прав, – вздохнула Настя. – У меня
отвратительное настроение. Настолько отвратительное, что я даже не сумела
скрыть это от мамы.
– В связи с чем? Тебя кто-то обидел?
– Я сама себя обидела. Дура я, и бить меня некому.
– Это правильно, но неконструктивно. Хочешь, дам
телефон моего коллеги, он живет неподалеку и по твоей просьбе может прийти и
выпороть тебя.
– Ничего себе конструктивность! – Настя
развеселилась. – Лучше сделай меня умной.
– Бесполезно, ты уже старая для таких экспериментов.
Что есть – то есть, придется жить с глупой. Так каким же образом твоя глупость
испортила тебе настроение?
– Леш, я сейчас скажу, но дай слово, что не будешь
ругаться и переживать. Это не повод для волнения.
– Ну, говори.
– Я думаю о том, чтобы уйти с работы.
– Совсем? И сидеть дома?
– Нет, что ты, уйти из отдела. Я не могу работать с
новым начальником.
– Ах, вот оно что… – протянул Чистяков. – Ну
ничего, это нормально. Перебесишься. До моего приезда потерпишь, или тебе горит?
– Сама не знаю. Лешенька, я ничего не знаю, у меня в
душе такая смута, что я, кажется, даже придумать ничего толкового не могу.
– Сядь и напиши, – посоветовал муж. –
Спокойно возьми бумагу и ручку и изложи свои сомнения и соображения в
письменном виде. В состоянии смуты действительно ничего толкового не
придумывается, и решения обычно бывают совершенно идиотскими. Пока будешь
систематизировать аргументы и формулировать доводы, туман рассеется. Если
хочешь, пошли мне этот листочек по факсу, чтобы я мог разговаривать с тобой
более предметно.
– Спасибо тебе, солнышко, – грустно улыбнулась
Настя, – ты дал мне мудрый совет. Кстати, а зачем ты родителям звонил?
Меня проверял?
– Нужна ты мне! – фыркнул он весело. – Я их
поздравлял, как и положено примерному зятю.
– Поздравлял? С чем?
– Ну здравствуйте, приехали. С годовщиной свадьбы. Ты
что, забыла?
– Забыла, – охнула Настя. – Ой дура, ну какая
же я дура! То-то мама меня на завтра в гости звала, а я упиралась, чушь
какую-то несла про свою занятость. Ой кретинка!
Она еще больше расстроилась. Во-первых, нехорошо, что она
забыла поздравить маму и отчима. А во-вторых, Настя Каменская никогда ничего не
забывала, особенно такие вещи, как дни рождения и памятные даты родных и
друзей, и если уж она ухитрилась забыть о годовщине свадьбы мамы и Леонида
Петровича, значит, с ней действительно что-то не в порядке. То есть до такой
степени не в порядке, что это уже почти приближается к интеллектуальной
катастрофе. У нее отказывают мозги и блокируется память. Ее главные орудия
производства выходят из строя. Это никуда не годится.
Осознание этого малоприятного факта вкупе с мыслями о
заштрихованной этикетке, об исчезнувшей Анне Лазаревой и о смене места работы
составило такую чудовищную смесь, что о спокойном сне можно было с чистой
совестью забыть. И несмотря на все принятые меры в виде горячего душа, бокала
мартини и двух грелок, Настя провертелась в постели всю ночь, так и не сомкнув
глаз.
Утром она встала совершенно разбитая, не отдохнувшая, а
настроение у нее было еще хуже, чем накануне. Раз примерно в десять.
* * *
Встреча капитана Доценко с Василием Клыковым прошла без
неожиданностей, если не считать того, что длилась она часа три, хотя все можно
было выяснить минут за двадцать. Клыков оказался вязким парнем, подолгу застревал
на не имеющих значения вопросах, пускался по каждому поводу в длинные и путаные
рассуждения. Он, очевидно, относился к той породе людей, которые больше всего
на свете любят самих себя, и звук собственного голоса для них слаще самой
прекрасной музыки. Кроме того, после гибели Вавилова он исполнял его
обязанности и очень хотел показать себя в глазах руководства банка с самой
лучшей стороны в надежде на то, что другого начальника службы безопасности
искать не будут. Поэтому он во время беседы с Доценко отвечал на все телефонные
звонки и отвлекался на каждого, кто заглядывал к нему в кабинет, стараясь
продемонстрировать деловитость и оперативность в решении возникающих вопросов,
и сопровождал каждое свое действие длинными и подробными комментариями, дабы и
Михаил смог оценить его компетентность и грамотность, а также чрезвычайную
занятость.
При таком режиме беседы глупо было бы надеяться, что Клыков
сможет сосредоточиться и самостоятельно вспомнить то, что интересовало Доценко.
Поэтому капитан решил пойти по более легкому пути и разложил перед Клыковым
заранее приготовленные карточки, на которых были выписаны фамилии бывших
сослуживцев Дмитрия Вавилова, попросив Клыкова для начала рассортировать их на
две группы: имена совершенно незнакомые и имена, которые, как ему кажется, он
слышал. Когда первый этап был с грехом пополам пройден, Доценко убрал карточки
с незнакомыми именами.
– А теперь я попрошу вас по очереди брать каждую
карточку и сказать мне, когда и в связи с чем Вавилов упоминал эту фамилию.
Он умышленно не сказал Клыкову, кому принадлежат выписанные
на карточки имена, и был готов к тому, что, например, человек по фамилии
Тихонов может оказаться для Василия известным киноактером. Опасения его
частично подтвердились, некоторые фамилии из числа распространенных относились
вовсе не к сотрудникам милиции, однако двух человек из составленного Михаилом
списка Клыков вспомнил. Особенно заинтересовал капитана некий Филиппов,
которого Вавилов называл просто Филипычем и упоминал обычно в следующем
примерно контексте: «Позвоню Филипычу, попрошу проверить».
Теперь следовало заняться этим Филипповым.
* * *
Однако вытрясти из Филипыча хоть слово оказалось делом
далеко не простым. Он досиживал до пенсии, а поскольку служил не с младых
ногтей, пришел в милицию в свое время из народного хозяйства по комсомольской
путевке, то в свои пятьдесят два имел только двадцать четыре года выслуги и
мечтал протянуть последний год без приключений. По его лицу Доценко сразу
догадался, что пить Филиппов любит куда больше, чем не пить. Более того, лет
тринадцать тому назад, при министре Федорчуке, его увольняли из органов, как и
многих других, у кого оказались в личной собственности автомобили, дачи и
кооперативные квартиры. Был такой момент в истории наших доблестных органов
внутренних дел. Потом, когда Федорчука сняли, несправедливо уволенных
восстанавливали в должностях и званиях, восстановили и Филиппова, а вынужденный
перерыв в службе засчитали в стаж. Однако эта ситуация оставила в его душе
неизгладимый след и глубокую убежденность в том, что государство, издавая
законы, не утруждает себя индивидуальным подходом к каждому конкретному случаю
и разбираться в мелочах не станет, и надеяться нечего. Поэтому когда появилось
запрещение работникам органов внутренних дел сотрудничать с коммерческими
структурами, Филиппов воспринял его буквально. То есть таким манером воспринял,
что даже водку пить с представителями этих пресловутых структур он права не
имеет под страхом быть уволенным по отрицательным мотивам, иными словами – без
пенсии.
