– Извините, Иван Алексеевич, я постараюсь держать себя
в руках.
– Буду очень признателен. Так что у вас произошло?
Гордеев ушел, пришел новый начальник, и вы с ним успели поссориться?
– Мы не ссорились… Хотя можно и так сказать. Во всяком
случае, увольнением он мне уже пригрозил. Но в одном вы правы, я действительно
не могу и не хочу с ним работать. И я очень хорошо помню, как вы сказали мне:
если вы, Анастасия, надумаете менять место работы, дайте мне слово, что о моей
службе вы подумаете в первую очередь. Я тогда дала вам слово и вот хочу его
сдержать.
– Значит, дело только в этом? – усмехнулся
генерал. – Вы вовсе не хотите у меня работать, вы просто пытаетесь быть
честной и сдержать данное когда-то слово? Похвально. Я ценю вашу
обязательность. Только почему все это надо было сопровождать слезами?
– Простите. Наверное, я устала, да и грипп перенесла на
ногах, нервы не выдерживают напряжения. Кажется, я напрасно пришла к вам.
Извините за беспокойство.
Она сделала попытку встать, но Заточный быстрым движением
усадил ее обратно.
– Не играйте со мной в игры пятнадцатилетних
подростков, Анастасия. Ах, мне так плохо, я пришла, ты меня не понял, я хочу
побыть одна, мне лучше уйти, не удерживай меня, я хочу умереть. Это только в
юности выглядит многозначительно и очень якобы по-взрослому, все подростки
проходят через синдром Чайльд Гарольда, а в вашем возрасте это уже больше
смахивает на бабскую истеричность. И поскольку я знаю вас достаточно хорошо,
чтобы поверить в то, что вы можете превратиться в истеричку, мне приходится
делать вывод о том, что вы пытаетесь что-то скрыть от меня. Я вовсе не
претендую на то, чтобы стать поверенным ваших сердечных тайн, они мне не нужны
и неинтересны. Но если вы пришли ко мне, стало быть, вы хотели о чем-то
поговорить, а теперь вдруг передумали. Согласитесь, я не был бы старым сыщиком,
если бы пропустил такую более чем странную ситуацию мимо себя. Мы с вами, если
вы не забыли, уже проходили через тяжелую эпопею взаимного недоверия и
подозрительности, но зато потом, когда все осталось позади, у нас с вами больше
нет поводов не доверять друг другу. Так что вас удерживает от разговора?
Настя подавленно молчала. Она полностью признавала правоту
генерала, но в то же время никак не ожидала, что он станет разговаривать с ней
в таком тоне. Они были знакомы почти два года, и ни разу за все это время Иван
Алексеевич не был с ней так сух, холоден и резок. Чем она провинилась перед
ним? Неужели только тем, что расплакалась? Дура, зачем она пришла к нему!
Надеялась на доверительный душевный разговор, на моральную поддержку, а что
вышло? Только хуже. Ну почему она такая нескладная, ну почему у нее все идет
наперекосяк!
– Не надо смотреть на меня глазами больной собаки, не
надейтесь вызвать у меня жалость, – продолжал Заточный. – И прошу не
обижаться на меня за резкость, я – мужчина, и могу быть вам только другом. Не
пытайтесь сделать из меня подружку. Я не гожусь на роль наперсницы и не стану
выпытывать у вас причину ваших страданий, чтобы потом вместе с вами ее долго и
нудно жевать, поливая соплями и слезами. Или вы честно рассказываете мне, что
довело вас до состояния, близкого к нервному срыву, или вы уходите, а я остаюсь
с убеждением, что вы мне не доверяете, стало быть, на нашей дружбе можно
ставить крест. Выбирайте.
Ей показалось, что она участвует в какой-то чудовищной
пьесе, сюжет которой не имеет ничего общего с ее, Насти Каменской, настоящей
жизнью. Почему она сидит в этой чужой квартире, в квартире совершенно чужого ей
человека, крупного руководителя из министерства? Зачем она пришла сюда? Чего
хотела, чего ждала? На что надеялась? На то, что генерал Заточный начнет
вытирать ей слезы, утешать и успокаивать? Он только что ясно дал ей понять, что
этого не будет. Но ведь она на это и не рассчитывала. Она очень надеялась на
то, что разговор с отчимом позволит ей обрести трезвый взгляд на ситуацию, и
так и получилось, по крайней мере полтора часа, проведенных в пути от дома
родителей до своей квартиры, она была почти спокойной, и принятое решение уйти
из отдела уже не казалось ей ужасным, трусливым и постыдным. Но потом случилось
то, что случилось, и все сказанное Леонидом Петровичем мгновенно потеряло всю
ценность, вескость и убедительность. Грош цена советам и суждениям, если они
исходят от человека, замешанного… У нее не хватило душевных сил даже мысленно
закончить фразу. И без того все понятно. Она шла к Заточному, чтобы снова
посоветоваться: уходить или не уходить. А он встретил ее в штыки, словно ушат
ледяной воды на нее вылил. Почему? Что она такого сделала?
Внезапно ее охватила яростная решимость. Ну и пусть, пусть
она сейчас поссорится с генералом. Да, она дорожила этой дружбой, более того,
был момент, месяца за два до свадьбы с Лешкой, когда она почти влюбилась в
Ивана Алексеевича, да, этот человек ей небезразличен, он много раз помогал ей,
но сейчас ей так больно и плохо, что все остальное по сравнению с этой болью
кажется мелким и несерьезным. И даже разрушить дружбу с Заточным ей сейчас не
страшно. Что он ей сказал? Что у нее есть только два пути, и предложил ей
выбирать? Ладно, пусть так.
– А если я предложу вам самому выбрать? – сказала
она, вскидывая голову. – Не хочу навязывать вам свое решение. Вы сами что
предпочитаете, чтобы я рассказывала или чтобы ушла? Выбор за вами, товарищ
генерал.
Заточный рассмеялся, и его желтые тигриные глаза вмиг
осветили все вокруг, растопив лед и согрев Настю своим теплом, как два
маленьких солнышка.
– Ну наконец-то! Наконец-то я вижу ту Анастасию,
которую я знаю и люблю. А я уж было решил, что больше никогда вас не увижу, что
вы переродились и стали скучной, плаксивой неуверенной в себе девицей. Но нет,
вы снова вместо жалкой улыбки показываете хищный оскал. Это радует. Итак, я жду
ваш рассказ.
Настя тоже улыбнулась в ответ, ей стало на мгновение легко и
радостно, даже оглушающая боль, казалось, притупилась.
– Да нечего особенно рассказывать, Иван Алексеевич. Я
хочу уйти из отдела, мне действительно не сработаться с новым начальником. Но
меня грызет чувство стыда. Надеюсь, вам не надо объяснять, в связи с чем. Вот,
собственно, и все.
– Ну, вы меня удивляете, Анастасия, – развел
руками Заточный. – Я ничуть не склонен преувеличивать степень собственного
влияния на вас. Проще говоря, я отдаю себе отчет, что я – далеко не главный и
не первый советчик и друг в вашей жизни. С мужем понятно, вы сами сказали, что
он в отъезде, но у вас же есть муж матери. Вы всегда так отзывались о нем!
Почему же вы не пришли со своими сомнениями к нему? Тоже стыдитесь?
– Да, – соврала она и почувствовала, что
краснеет. – То есть нет. Тут другое. Я говорила с ним.
– Да? И что он вам посоветовал?
– Сказал, что я вполне могу уходить, ничего постыдного
в этом нет. Даже прикидывал, куда бы мне перейти.
– И что вас не устроило в его советах? Почему вы пришли
ко мне?
– Боюсь, что Леня не вполне объективен. Как любой отец.
Он хочет, чтобы мне было лучше.
