– Попрошу пройти в машину и подождать, – строго
заявил парнишка, закрывая паспорт Парыгина, который тщательно изучал.
Евгений Ильич ожидал, что Ира начнет возмущаться и просить,
чтобы ее отпустили, потому что уже поздно и ребенку пора спать. Но, к
собственному удивлению, ошибся. Ира молча и не переставая улыбаться взяла за
руку девочку и послушно прошла к машине, даже не обернувшись на человека,
который только что помогал ей спускаться по темной лестнице и тащил ее мешки с
мусором. Парыгин последовал за ней.
– Что в мешках? – спросил паренек.
– Мусор. Строительный мусор. В квартире идет
ремонт, – бросил через плечо Евгений.
– Оставьте мешки, дайте их сюда, а сами садитесь в
машину.
Парыгин с видимым облегчением сунул тяжелые мешки в руки
милиционеру, одновременно локтем продвигая висящую через плечо сумку подальше
за спину, чтобы не бросалась в глаза. Пусть проверяет содержимое, это вообще-то
правильно, если совершено преступление, никого нельзя выпускать с оцепленной
территории без проверки и досмотра.
Они втроем втиснулись на заднее сиденье «Жигулей» под хмурым
взглядом еще одного милиционера, сидевшего за рулем. Первый мальчонка, передав
кому-то мешки, наклонился к ним с блокнотом в руке.
– Назовите ваше имя, адрес и телефон, а также имя и
адрес ребенка, – обратился он к Ире.
– Милованова Ирина Павловна. Адрес и телефон я назову,
но имейте в виду, я в Москве не прописана.
– У кого проживаете?
– У родственников. Позвоните им, они подтвердят.
– Ребенок тоже не прописан?
– Нет, Лиля коренная москвичка. Я живу в квартире ее
отца и его жены.
– Что вы делали здесь в такой час?
– Я же вам сказала, мы будем переезжать в этот дом, мы
купили здесь квартиру, но сейчас в ней идет ремонт. Нам пришлось задержаться
из-за того, что лифтер выключил лифт, а нам привезли доски, которые мы
заказывали, и рабочие поднимали их сами. Если вы думаете, что это делается
легко и быстро, то можете проверить, сколько времени это занимает.
Парыгина поразило, что она продолжала говорить весело и даже
вроде бы шутила, во всяком случае, отвечала на вопросы милиционера без
малейшего раздражения и весьма подробно.
– Вам придется посидеть здесь и подождать, пока мы
проверим вашу личность.
– Конечно, – ответила она и снова улыбнулась.
– Что здесь случилось-то? – как можно равнодушнее
спросил Парыгин у водителя. – Из-за чего сыр-бор?
– Женщина и мужчина разбились, с высоты упали, –
лаконично произнес водитель. – И вообще все вопросы не ко мне.
Он явно не был расположен к беседе, но Парыгину обязательно
нужно было понять, что произошло и почему Аню кто-то узнал по какой-то
фотографии. Она что, в розыске была? Но почему? За что?
– Ну, не к вам – так не к вам, – благодушно
откликнулся он. – А что ваши коллеги тут в мегафон кричали? Звали какую-то
Ларионову или Лазареву, велели спускаться, угрожали, что район оцеплен.
– Так это она и разбилась. Убийца-маньячка, сумасшедшая
в доску, десять человек задушила, от следствия сбежала, вот ее и искали.
– Неужели десять человек? – удивленно охнула Ира.
– Ну, – подтвердил водитель. – Этот
одиннадцатый был.
– Который – этот? – не поняла она.
– Да с которым она вместе упала с высоты. Она ж его
душила, мы прямо чуть-чуть не успели. Приехали бы на три минуты раньше – жив бы
остался.
Парыгин с трудом сдерживался, чтобы не закричать на него. Да
как у него язык повернулся назвать Аню сумасшедшей маньячкой? Десять человек
задушила! Этот – одиннадцатый. Чушь, бред! «Спокойно, Женя, спокойно, –
одернул он себя, – не возмущайся, откуда ему знать правду, водиле этому,
не сердись на него. И сам молчи, сиди тихонечко, и тебе правду знать неоткуда.
Ты же не знаком с той женщиной, что разбилась, упав с… С какого там этажа она
упала? С двенадцатого? Нет, Женечка, не с двенадцатого, ты вообще не знаешь, с
какого этажа она упала, ты же этого не видел, верно? И мальчик милицейский тебе
не сказал. Он сказал: «Женщина и мужчина с высоты упали». А ты за него не
домысливай, а не то домыслишь неприятностей на свою голову».
Внезапно ожила и захрипела рация.
– Машина восемь два семь, машина восемь два семь,
ответьте Третьему.
– Восемь два семь, слушаю тебя, Третий.
– Мужчину, женщину и ребенка доставить сюда. Как понял?
– Понял тебя, Третий, мужчину, женщину и ребенка,
находящихся в машине восемь два семь, доставить на базу.
Водитель несколько раз резко нажал на кнопку, машина
нетерпеливо загудела, и почти сразу подбежал давешний парнишка.
– Что?
– База велела этих, – он неопределенно мотнул
головой, указывая на заднее сиденье, – привезти. Садись, поехали.
– Куда вы нас повезете? – осведомилась Ира
по-прежнему миролюбиво. И снова Парыгин удивился ее спокойствию, а еще тому,
что маленькая девочка по имени Лиля не выказывала ни малейшего страха или
беспокойства, как будто ежедневно возвращалась домой за полночь и примерно
через день с ней случались инциденты вроде сегодняшнего.
– В отделение проедем, – коротко ответил паренек,
усаживаясь впереди.
* * *
Опыт борьбы с душевной смутой и тоской был у Насти Каменской
богатым, другое дело, что она бывала зачастую слишком ленива и не хотела
предпринимать активных действий по выведению себя из этого противного
состояния, надеясь на то, что «само пройдет, если лишний раз не трогать». Само,
однако, в этот раз не проходило, более того, болезнь явно прогрессировала, и
хотя Настя стала чувствовать, что привыкает к ней и уже готовится жить с этим
до конца дней своих, она не могла не отметить, что на самом деле все идет хуже
и хуже. Безразличие к работе переросло в апатию, когда не хотелось не только
двигаться (это-то как раз было для ленивой Насти совершенно нормальным), но и
разговаривать, а затем и думать, что было уж совсем необычно. Все попытки
выдерживать ровный голос и мирные интонации при телефонных разговорах с мужем и
матерью заканчивались тем, что она, положив трубку, шла в ванную замазывать
йодом следы от собственных ногтей, которыми впивалась во время этих бесед то в
ладони, то в предплечья, то в ноги.
Сегодня вечером, придя с работы, она посмотрела на себя в
зеркало и ужаснулась. Из стеклянной глубины на нее смотрела жуткая старая
бабка, прожившая на свете сто двадцать четыре года и полностью утратившая
интерес к жизни и способность получать удовольствие от чего бы то ни было.
Такая безразличная бабка, дотягивающая с трудом и плохо скрываемым раздражением
от всего надоевшего свой долгий и скучный век. «Это не я, – ошеломленно
прошептала Настя. – Какой кошмар. Не может быть, чтобы это была я». Она
так расстроилась, что опрометью бросилась в комнату, где не было ни одного
зеркала, упала на диван, зажмурившись и закрыв лицо ладонями, и замерла в
неподвижности. Но через пятнадцать минут открыла глаза, встала и громко
сказала:
