Я тоже отложил книгу и прислушался. Судя по тому, что ругань прекратилась, мужичок, наконец, нашёл общий язык со своим хтоническим агрегатом. Сквозь обычный шум толпы покупателей был слышен только тихий, словно далёкий звук скрипки. Очень знакомый звук…
— Она? — одними губами спросила Славка.
— Кажется…
«…Je saurai le seuil au bruit de la grille rouille» — задрожало над толпой продающих и покупающих — «L’endroit du puits sous les tilleuls On y buvait des jours d’ete…».
— Кстати, она кое о чём мне напомнила! — сказала вдруг Славка — У меня тут есть одно небольшое дело…
Её глаза вдруг сверкнули.
— Ты ведь хорошо знаешь Вернисаж? — лукавая улыбка заиграла на Славкиных губах.
Хорошо ли я знаю Вернисаж? Что она имеет в виду?
— Вообще-то, я облазил тут всё сверху донизу раз двести…
— А хочешь, я покажу тебе одно место, где ты ещё никогда не был?
— Сомневаюсь, что такое существует.
— Посмотрим…
Она взяла меня за руку, словно ребёнка, и повела вдоль рядов. Граммофоны сменялись кучками позеленевших от времени складней
[6]
и крестов. Копии парадных СС-совских кортиков возникали вслед за связками платков и салопов.
Наконец мы остановились почти в самом конце яруса, возле ларька, наглухо закрытого металлическим ставнем.
— Ну? — всё с той же улыбкой торжествующе сказала Славка.
— Что — «ну»? — не понял я. Впрочем, этот ларёк я знал.
Где-то около двух лет назад я вот так же, как сейчас, бродил по развалу. Правда, один. Тогда ставень был поднят, а за прилавком стоял молодой длинноволосый парень в старомодных больших пластмассовых очках. Слишком молодой для того, чтобы быть офеней. Но несколько — всего-то две или три — книги, лежавших перед ним, почему-то привлекли моё внимание. И я, отчасти из любопытства, но более всё же из стремления поддеть «юношу бледного со взором горящим», спросил, нет ли у него старопечатных изданий. «Сейчас подсунет мне начало девятнадцатого под видом семнашки» — подумалось мне — «Причём не со зла, а потому, что его самого надули!»
То, что произошло дальше — не укладывается у меня в голове и теперь. Кивнув, продавец раскрыл одну из книг. Чуть голубоватая бумага. Печать в два столбца. «…и великого князя Фёдора Иоанновича…»
[7]
Я проглотил слюну. Главное — дать понять, что эта книга ценности для меня не представляет… И вообще — не представляет ценности. Может, свезёт…
— Сколько? — я потрогал бумагу. Оно.
— Пятьсот зелёных, — равнодушно ответил парень.
«Не знает!» — у меня засосало под ложечкой — «Он не знает, что это за книга! И какая ей на самом деле цена. Как тебя сюда занесло, лопушок?» Помню, у меня всё сразу как-то окаменело внутри. Надо дать ему понять, что книга — ерунда… Ведь он сейчас по моим глазам прочтёт, какая ей настоящая цена… И тогда… О Фёдоре Иоанновиче можно будет спокойно забыть. Это же очень просто: «Простите, я оговорился, — пятьсот тысяч…»
— Извините, — я сделал вид, что у меня зазвонил мобильник и зашагал в сторону выхода.
А когда через пятнадцать минут, которые дались мне с неимоверным трудом, я, подготовив равнодушное, слегка снисходительное выражение лица, вернулся, оказалось…
Когда я вернулся, ставень ларька был опущен. Похожий на мумию, длинный и тощий дядька из соседнего ларька понятия не имел, надолго ли отошёл продавец и когда вернётся. Ставень был опущен и в следующие выходные, и через две недели… Ни разу с тех пор я не видел его поднятым. Я терялся в догадках, что произошло с незадачливым парнишкой в старушечьих очках. Может быть перепавшую ему случайно книгу кто-то приобрёл за настоящую цену, тем самым избавив его на несколько лет от необходимости заниматься чем-либо? А потом я понял, что это была моя «зелёная дверь». Дверь, которая лишь один раз распахнулась для меня, и только для меня. И больше никогда уже не откроется снова.
Закрыта была она и сейчас.
— Что — «ну»? — спросил я Славку. Солнце спряталось. Поднявшийся ветер был уже по-осеннему пронизывающий: совсем не холодный, он, однако, пробирался сквозь любую одежду и словно бы выстуживал кости изнутри. Я поёжился.
— Мы пришли, — Славка безмятежно улыбалась. — Зайдёшь со мной или подождёшь здесь?
— Зайду куда? — не понял я. — Насколько я знаю, в закрытых ларьках не торгуют — я тоже улыбнулся.
Славка не ответила. Она подняла руку и несколько раз провела пальцем по ребристой поверхности ставня. Вверх и вниз. Получилось очень похоже на ритм песни. Той самой песни. Там, та-та-та-там… Как же она называется? И кто её пел? В который раз я судорожно попытался вспомнить…
И тут произошло невероятное: опущенный до земли ставень, снаружи выглядевший как запертый, вдруг приподнялся! «Всего-то!» — пронеслось в моей голове — «Как всё, оказывается, просто!» И только после этого: «Кто же торгует с закрытым ставнем?!»
— Ты идёшь? — Славка уже наклонилась, собираясь пройти внутрь.
— Иду! — кажется даже не сказал, а крикнул я.
Ставень вновь опустился. Прежде всего, внутри было очень тепло. Старый круглый рефлектор, которому уже недолго оставалось до того, чтобы самому стать антиквариатом, тускло светил из угла своей багровой спиралью. Кроме того, на прилавке, среди груд бог знает чего, ярко горела настоящая керосиновая лампа. Электричества в ларьках почему-то не полагалось, но и горящую лампуя видел тут впервые. Хотя странным такое освещение мне не показалось. Чем ещё всё это освещать? Сладко пахло благовонными свечами.
— Ни Хао! — я посмотрел на Славку. Если бы я не видел движения её губ, я бы решил, что странные слова сказал кто-то другой — такой странной, непривычной была её интонация и даже сам тембр голоса.
— Добрый день, — прозвучало откуда-то со стороны рефлектора.
Я уставился в угол. И как я не заметил! В углу на мешке сидел мужчина. В жёлтом свете лампы его смуглое лицо сливалось с цветом деревянной стенки. Раскосые глаза, странный выговор… Китаец?
— Я пришла за тем, что вы мне обещали, — несмотря на то, что Славка говорила по-русски, её голос звучал странно. Глухо.
