Я шёл шагах в десяти за ней, когда тёмная фигура отделилась от тени козырька над парадным.
Вот чего я, со всеми нашими паранормальными похождениями, не ожидал, так это… Яра! Но фигура метнулась мимо неё.
Удар по лицу и истошный крик Яры почти совпали во времени. Среагировать я не успел, но удар вышел не сильный.
Было не особенно больно, голова была ясной. Я не дрался уже очень давно — кажется, ещё со школы. Однако, помнил точно: если хочешь вывести человека из строя, бить надо вовсе не по лицу…
Я ударил вслепую. Туда, где у противника должен был заканчиваться живот, и, по идее, начинались рёбра. В самую середину. А, судя по тому, как он скорчился и упал на колени, удар пришёлся как раз по мечевидному отростку. Безотказный приём.
По правилам уличной драки без правил, противника надо было добить. Но, оседая на асфальт, он чуть повернулся, на его лицо упал подкрашенный дождливыми блёстками свет фонаря… и я опешил.
Вот уж чего-чего, а этого я не ожидал! А потому и не стал бить.
— Что случилось?! — перепуганная Яра уже подбежала ко мне. Какая бледная! Капельки воды тускло искрили на её щеках. На моём лице они бесследно исчезали. Испарялись. Я их почти не ощущал.
— Скотина! — простонал сквозь зубы Ромка, пытаясь подняться.
— Это я — скотина?! — мне показалось, я не сказал — прорычал эти слова. Вся моя ярость, весь гнев на собственное бессилие встали во мне девятым валом и выплеснулись наружу. Руки дрожали, но это был не страх — бешенство. Добью!
Ярослава, поняв, что сейчас будет, встала между нами и схватила меня за плечи.
— Мишка! Не надо! Ты что, не узнал, кто это?!
— Я не узнал?! Я-то как раз узнал! — я тяжело дышал, пытаясь сдержать ярость. Когда понимаешь, что в ярости — значит, уже не в ярости. Но руки по-прежнему дрожали.
Ромка, кашляя, пытался встать. Насколько я помню, разогнуться после такого нелегко. Боль не даёт.
— Ты что с ним сделал?! — Яра хотела уже нагнуться к нему, но Ромка оттолкнул её руки и, держась за ограду газона, привстал сам.
— Я сделал?! — возмутился, было, я, но потом сообразил, что наша стычка произошла быстро, и Яра могла просто не разглядеть, кто кого ударил первым. — Я сделал?! Смотри! — я повернулся под свет фонаря и запрокинул голову.
— Ой! — фонарь светил прямо в глаза, но я ощутил лёгкие пальцы на моей скуле. — Синяк будет!
— Да бог с ним! — я опустил голову и взглянул на Ромку, всё-таки поднявшегося на ноги. — Ты что, совсем от белочки своей охренел?!
— Скотина! — снова прошипел Ромка, отплёвываясь, и, видимо, намереваясь продолжать потасовку.
— Мало тебе?!
— А ну прекратите! Оба! — Ярослава стояла между нами, глаза её сверкали, а её голос напомнил мне повелительные интонации Ларисы. — С ума сошли?! Взрослые мужики!
— Кто это? — выдохнул Ромка уже менее агрессивно, заинтересованно глядя на Яру.
— Не помнишь? — ехидно поинтересовался я, и передразнил — «Скажите, девушка, а в „слове о полку Игореве“, это не про вас написано».
— Не… — Ромка, как мне показалось, смутился. Видимо, всё-таки, что-то вспомнил. — Не помню…
— Ну, тогда позволь представить: Ярослава, моя девушка, — я переглянулся с Ярой. — Ну, тебе этого… представлять не надо.
Яра постепенно успокаивалась. Чёрт возьми! Та сильная, властная женщина, только что стоявшая между двумя готовыми друг друга убить мужчинами, и вот эта перепуганная девчонка — один и тот же человек! С ума сойти, как же… Как мне повезло! Не сейчас, а вообще, в жизни! Никому, никому и никогда не отдам! Ни старухе этой, никому!
Ромка мрачно переводил взгляд с Яры на меня и обратно.
— Может, объяснишь, какая муха тебя укусила? — ярость, застилавшая мне глаза, прошла совершенно.
— Муха? — он нехорошо улыбнулся — Муха, значит?
* * *
Оказалось, сегодня днём к нему заезжала Аллочка. Свои многочисленные вещи она давно уже вывезла, но, видимо, не все. Между розысками какой-то чрезвычайно ценной туши для ресниц и не менее необходимого осенью купальника она и сообщила Ромке, что человеку свойственно ошибаться, но это не беда, главное — уметь признать и исправить ошибки. Её же ошибка — теперь она ясно это осознала — состоит в том, что она ушла от Миши. И пока обалдевший Ромка переваривал услышанное, Алла с восторгом поведала: оказывается, все эти годы Миша её любил и надеялся, что она осознает свою ошибку… и вернётся. Вот это — мужчина, настоящий рыцарь, сказала она, умеющий любить, прощать и ждать свою даму сердца… И дальше всё в таком роде.
Взгляд Ярославы говорил: она не верит… вернее — не хочет верить.
— Ерунда. Бред. Во-первых, мы с ней по взаимному согласию разошлись. А во-вторых — сколько лет уже прошло! Я о ней и думать забыл… — я вдруг понял, насколько устал за сегодняшний день. Что-то доказывать не хотелось.
— Да?! — Ромка торжествовал — Может, она и в гости к тебе не приезжала?! На днях? А? — торжество сменилось яростью — Может, и с работы не ты меня ушёл?!
— Слушай, я тебя не… — я мысленно махнул рукой, всё равно без толку — Ну, приходила. И что?
— Предатель!
— Я предатель? А тебе напомнить, кто от кого и почему в институте по закоулкам шарахался? И кого пришлось в столовой выслеживать? А теперь ты у нас — униженный и оскорблённый?! — Ромка молчал. Я опять начал заводиться. — Как вы меня уже достали! То Алла с какими-то намёками приезжает, то мать твоя звонит, ругается! Жизнь мне испортить грозит! Что вам всем от меня надо?! Вот тебе лично от меня что надо?
— Мне морду тебе набить надо! — хрипло отозвался Ромка. По лицу Ярославы скользнула тень.
— Не судьба. Ещё что?
— Алла… погоди, тебе мать моя звонила?!
— Представь себе! Оказывается, я тебя спаиваю! По твоим же словам, кстати! — Ромка, кажется, собирался что-то сказать, но не успел — зазвонил телефон. Мой.
Это называется — помяни чёрта.
— Алла, — я снял трубку — Да, Алла, я слушаю. Ромочку потеряли? А он тут, сражаться за тебя приехал. Что? Бить, говорю, меня собирался. Нет, руки-ноги целы. Нет, трезвый. Удивительно. Да, правда, трезвый. Что, трубку? Передаю.
— Скажи ей, что ты жив и трезв, — я передал ему телефон.
Ромка отошёл на пару шагов.
— Алёк! Да я… Живой. Целый и невредимый. Да. И маме скажи… Нет, трезвый. Пусть не нервничает… Что? — он помолчал, видимо, слушал. — Уже еду! — ответил он наконец; теперь его голос звучал с подъёмом. — Алёк! Я уже выезжаю! Да, прямо сейчас!
Он молча вернул мне телефон и отвернулся.
Ушёл Ромка так и не сказав ни слова. Даже не попрощавшись.
* * *
— Извини… — единственное, что я мог сказать.
