Дождь усилился. Мы стояли у окна в моей комнате.
Больше всего я боялся, что Яра что-нибудь спросит… И я не смогу ответить. Пока мы поднимались ко мне, я несколько раз встретил её взгляд… Такой, словно мы только что познакомились, и она меня совсем не знает.
— Это ты меня прости… — она говорила тепло и тихо, и у меня отлегло от сердца — У тебя, оказывается, своих проблем полно… а тут ещё я со своими…
— Яр! Мы обязательно что-нибудь придумаем!
Она подняла глаза. Бедная замученная девочка!
— Я очень устала… мне надо поспать. Я просто не могу сейчас об этом думать… не хочу.
* * *
Ярослава заснула почти сразу. Её руки, казавшиеся обычно прохладными, были горячими, как огонь. Обняв меня, она прижалась к моему плечу и задышала глубоко и ровно.
Похоже, сказались переживания последних часов: заснуть мне никак не удавалось. Такое чувство, будто устал настолько, что спать уже невозможно. Вспомнились слова рунолога: «Держитесь от неё подальше». Подальше? На Ярославу он всё время смотрел так, словно нападения от неё ожидал. Что ему наговорила Лариса? И что такого она сама увидела в Яре? Позвонить, спросить? Нет. Как будто снова открытая ладонь возникла передо мной, и загораживает, запрещает… Нельзя звонить. Но и жить вот так, не зная… тоже нельзя!
Хотя, конечно, главное не «что», а — «что с этим делать». А что делать? Держаться подальше? Нет! Это я сегодня решил окончательно. Никаких «подальше». «Слепая судьба»… Не может быть, чтобы не было способа… Надо будет завтра как следует подумать, поднять литературу по теме… Эх, даже посоветоваться не с кем!
И лицо слева побаливает… От чего бы? А ну да, Ромео Витольдович.
Ярослава вздохнула во сне и прижалась ко мне всем телом. Какой мужчина сможет заснуть, когда… вот так…
Ладно, пойти, что ли, чайку попить? Всё равно ведь не усну…
* * *
Зажигать на кухне свет мне не захотелось. Хотя, конечно, Яру бы он не разбудил. Её сейчас, наверное, и пушкой не разбудишь.
Странно. Куда я поставил чайник? На столе его почему-то не оказалось. Чашки, заварка — всё здесь, а чайника нет. На подоконнике? В раковине?
Придётся всё-таки включить свет…
Я едва не вскрикнул от неожиданности: в дверном проёме стояла тёмная фигура. Она едва выделялась из окружающей темноты, словно вырастала из неё.
— Яра? — не знаю, на что я рассчитывал, спрашивая? На обман зрения? На чудо? Ещё до того, как задать вопрос, я точно знал: не она это, не она!
Фигура в дверях покачнулась и сделалась отчётливей. Одновременно с этим движением послышался звук…
Пение. Звук стал пением. Тёмная фигура пела то ли вовсе без слов, то ли я просто не мог их разобрать… Но в пении этом было что-то такое, от чего волосы встали дыбом у меня на затылке. Когда-то я слышал похожее пение. Вернее — похожую мелодию, тоже лившуюся не ровно, а рывками снизу вверх и обратно — какая-то этнографическая запись… Но та песня была образцом самой обычной народной лирики. Типа — «Полно ли, солнышко…» А сейчас… Мне вдруг показалось: я уже не стою, а лежу. А на меня сверху навалился огромный камень, не дающий даже как следует вздохнуть.
Ужаса не было. Вернее — он был. Ещё какой. Но… Ужас был у него. Того, который стоит сейчас возле стола на тёмной кухне и, судорожно пытаясь вздохнуть, смотрит на светящуюся фигуру у двери… А я — где-то очень далеко, может сантиметрах в тридцати, может — в паре километров от него. И я — совсем уже и не он… Я — это…
Я пропустил момент, когда фигура начала светиться. Вернее, не светиться, а… её стало отчётливо видно… Как тогда в Овраге, возле Девичьего камня, было видно всё…
Фигура… Не фигура. Старуха. Клавдия Васильевна. Ведьма. Её глаза закрыты, лицо всё дрожит от пения, чёрная дыра рта меняет очертания, растягивает края, как бы стремясь поглотить всё лицо — мёртвую белесую маску — обратить его в черноту. И ей приходится… Ей приходиться прикладывать усилия вовсе не для того, чтобы петь! Наоборот, она старается изо всех сил, чтобы пение не пожрало её всю! Ведь песня эта, древняя, как мир, живёт вне её, но только сквозь её горло она способна вырваться наружу!
Она открыла глаза… и в то же мгновение её лицо стало ярче. Белая люминесцентная маска, невыносимо сияя, со всхлипом оторвалась от её головы и медленно поплыла к нему… Нет! Не к нему! Ко мне! Она… ко мне!!!
Мне захотелось кричать, швырнуть чем-нибудь в это… это… Но пошевелиться я не мог. Даже для того, чтобы рвануться к окну, высадить его — открывать было бы слишком долго — и бросить себя туда, в мокрую осеннюю ночь… Ни убежать, ни закричать от ужаса… Нет пути. Нет. Пути?
Путь… Я увидел его. Это было единственное место, куда я пока ещё мог бежать. Через беззубый рот старухи, через её глотку — в древнюю песню, струящуюся сквозь них. Только в ней…
Огромное лицо висело уже прямо передо мной. И я рванулся.
Послышался всхлип и хруст, словно кому-то совсем рядом ломали кости, выкручивали суставы… И меня сорвало с места.
Наконец-то!
Больше не было пылающей маски у моего лица. Не было и ничего вокруг. Только чернота и влага, как если бы мне удалось-таки выбить окно и…
Правую ногу пронизала боль. Я попытался взглянуть туда… Но… Ничего! А руки?! Ни рук, ни ног видно не было! Я попытался наклонить голову, но у меня не оказалось и головы! Вернее, может она и была, но ни прикоснуться к ней, ни даже понять, что она есть, я не мог. А боль словно поселилась внутри моего несуществующего тела, и её швыряло теперь из одного его места в другое. Низ живота слева — правое колено — середина позвоночника — затылок — левый глаз — указательный палец левой руки — пупок — правое бедро — язык…
Хватит!!!
Вместо того, чтобы послушаться, боль начала метаться быстрее… Теперь она словно оказывалась в двух-трёх местах сразу.
Нет!!!
Боль ускорилась ещё. Теперь она, кажется, не металась вовсе — она была везде одновременно.
А надо-то только открыть рот — и она вылетит наружу! Только вот… У меня нет рта! А значит… Значит… Это. Будет. Вечно.
Мишкин!!!
Зачем мне звать себя самого по имени? Или это не я? Да, точно, не я! У меня же нет рта! Тогда кто? Боль? Но откуда она знает моё имя? Пусть даже это — моя боль…
Миш..!
Я снова увидел старуху. Она сидела на корточках спиной ко мне и что-то мелко делала руками перед собой. Спиной ко мне. Но её лицо почему-то смотрело на меня.
Крики больше не повторялись, и я подошёл ближе. Я могу ходить? Разумеется, могу! Ходить, говорить, смотреть, слышать…
Слышать? Ну да! Ты же слышал, как тебя звали по имени! Ближе… Откуда-то из-за сидящей старухи послышался стон. Ещё ближе. Обращённое ко мне лицо ведьмы улыбнулось.
— А ну-ко взгляни, милай! Нравится?
