Моему замечательному мужу Стиву, который побуждает меня становиться лучше, но любит такой, какая я есть
1
Я чувствую себя мошенницей.
Мы с Алисой Оклер и Мэй Чжан стоим в узком коридоре многоквартирного дома, где смердит вареной говядиной с капустой. На нас одинаковая одежда — черные шерстяные плащи поверх плотных черных платьев из бомбазина, из-под длинных подолов которых едва видны черные же сапоги на каблуках, наши волосы тщательно забраны назад. Такова униформа Сестричества; хотя никто из нас еще не стал полноправным членом этого ордена, в данный момент мы участвуем в его благотворительной миссии. Мы принесли с собой хлеб, испеченный в монастырской пекарне, и овощи из монастырских погребов. Наши очи опущены долу, наши голоса тихи.
И ни одна живая душа не должна заподозрить, какова наша подлинная сущность.
Алиса стучит в дверь. В ее ушках качаются миленькие ониксовые серьги. Даже отправляясь кормить бедняков, она находит способ подчеркнуть высокое положение своей семьи. Когда-нибудь эта гордыня ее погубит, думаю я, отчасти наслаждаясь этой мыслью.
Нам открывает миссис Андерсон. Это двадцатитрехлетняя вдова с неизменно затравленным выражением лица; ее белокурые волосы светлее моих собственных. Вдова приглашает нас войти, и ее белые руки суетливо движутся в ноябрьском сумраке, напоминая бледных мотыльков.
— Сестры, я так признательна вам за то, что навестили меня.
— Вам нет нужды благодарить нас. Помощь обездоленным — часть миссии нашего ордена, — говорит Алиса, скорчив гримаску при виде тесной двухкомнатной квартирки.
— Я так благодарна! — Миссис Андерсон стискивает мою руку своими холодными, как лед, пальцами. Она до сих пор носит золотое обручальное кольцо, хотя ее мужа не стало уже три месяца назад. — Мой Фрэнк был настоящим добытчиком. Мы всегда сводили концы с концами. Мне так неловко пользоваться вашим милосердием.
— Ничего-ничего. — Я одариваю ее кривоватой улыбкой и высвобождаю руку. Из-за того, что сейчас мы занимаемся жульничеством, ее благодарность заставляет меня съежиться.
— Вам тяжело пришлось, но совсем скоро вы будете снова твердо стоять на ногах, — заверяет Мэй.
Жестокая лихорадка, трепавшая город в августе, унесла мистера Андерсона и его старшего сына, и на руках миссис Андерсон оказалось двое выживших детей.
— Женщине нелегко остаться одной-одинешенькой на всем белом свете. Если бы я могла больше работать в магазине! — Миссис Андерсон убрала на ледник кувшин с молоком. — Но нынче так рано темнеет, и я боюсь возвращаться домой одна.
— Женщине небезопасно ночью на улице. — Мэй коренастая и низенькая: чтобы пристроить яблочное повидло на полку, где хранятся овощи, ей приходится встать на цыпочки.
— В этой части города так много иностранцев! Большинство из них даже как следует по-английски говорить не умеют. — Капюшон Алисы падает на спину, являя миру волнистые золотые локоны вокруг белого лба. Глядя на нее, ни за что не догадаешься, какая она в действительности мегера. — Как знать, что они на самом деле за люди?
Мэй вспыхивает. Хотя ее родители и эмигрировали сюда из Индокитая еще до того, как она появилась на свет, у себя дома они до сих пор разговаривают по-китайски. Она — единственная на весь монастырь китаянка и прекрасно осознает это. Дерзну утверждать, что Алисе это известно: она умеет и любит ткнуть человека в больное место.
Прежняя Кейт Кэхилл поставила бы Алису на место, но сестра Катерина просто помогает Мэй выкладывать сладкий картофель и мускатную тыкву на изрезанный деревянный стол. Сестры не могут позволить себе роскошь демонстрировать свой норов — во всяком случае, вне стен монастыря. На людях нам надлежит являть собой образец манер, подобающих истинной леди.
Я ненавижу эти визиты.
Не то чтобы у меня недоставало сострадания к беднякам, нет. Как раз сострадания во мне предостаточно. Я просто не могу перестать думать, как они отнеслись бы к нам, если бы знали правду.
Сестричество позиционируется как орден женщин, посвятивших жизнь служению Господу и милосердию. Мы раздаем пищу голодным и ухаживаем за немощными. Все это правда. Но правда также и то, что мы — все мы — ведьмы. Оставаясь у всех на виду, мы скрываем от людей свою истинную сущность. Если они узнают, кто мы на самом деле, их благодарность превратится в страх. Люди сочтут, что мы порочны, похотливы и опасны, и постараются упрятать нас в дома для умалишенных. Или сотворят еще чего похуже.
В этом нет их вины, просто они каждое воскресенье слушают в церкви проповеди Братьев. Мало кто рискнет поступить наперекор Братству, и уж в последнюю очередь бунтари найдутся среди бедняков. Неважно, что миссис Андерсон кажется такой мягкой и доброжелательной, — она отреклась бы от нас. Ей пришлось бы это сделать, чтобы защитить своих детей. Им всем пришлось бы.
— Сестра Катерина, ты вернулась!
Из спальни выбегает маленький мальчик. Его ручонки и губы перемазаны ежевичным вареньем из погреба сестры Софии, которое мы принесли ещё на прошлой неделе. Алиса уклоняется от его липких пальчиков.
— Здравствуй, Генри.
Я уже в третий раз прихожу к Андерсонам, и мы с Генри успели подружиться. Мне кажется, ему ужасно одиноко. Особенно сейчас, когда его мать вынуждена целыми днями пропадать на работе, а он вместе с маленькой сестрой остается на попечении пожилой соседки. Конечно, ему невесело.
— Генри, оставь в покое сестру Катерину, — одергивает его мать.
— Все в порядке, он мне не докучает.
Я вынимаю из корзинки последнее, что там осталось, — банку красных помидоров в собственном соку. Когда я опускаюсь на колени, мой взгляд скользит за спину Генри и останавливается на убогом тюфяке, набитом соломой. Когда мы впервые пришли сюда, на его месте стояла кровать красного дерева. Еще в доме была кроватка на колесиках для Генри и платяной шкаф из того же гарнитура, но Лавинии пришлось все это продать. Теперь одежда разложена по картонным коробкам, а прекрасное голубое одеяло аккуратно постелено на соломенном матрасе.
Широко улыбаясь мне щербатой улыбкой, Генри сидит на полу в окружении камешков. Мне давно не приходилось практиковаться, но в свое время я была чемпионом по игре в камешки. В моей памяти вдруг мелькает картинка: палящее летнее солнце, запах свежескошенной травы, мощенная булыжниками дорожка нашего сада и Пол МакЛеод, сидящий напротив меня на корточках.
В незапамятные времена воспоминания о друге детства заставили бы меня улыбнуться, но теперь все иначе. Я дурно поступила с Полом и никогда не смогу принести ему свои извинения.
Мало того, есть человек, с которым я обошлась еще хуже, и меня неотступно терзают мысли об этом моем поступке.
— Я тренировался, — заявляет Генри, одергивая рукава белой замурзанной рубашки, которые не закрывают даже его худенькие запястья. — Девятки вчера сделал. Спорим, я тебя обыграю?
