Я тупо смотрю на истертые деревянные половицы. Даже мысли на эту тему я воспринимаю как предательство, а уж говорить об этом мне не хочется совсем. Но придется. Ради Тэсс.
— Я любила маму, но я считаю, что тут она была не права.
Тэсс кивает.
— Отец сказал, что приедет в Нью-Лондон, чтоб отпраздновать с нами Рождество. Я хочу рассказать ему правду. Я на этом настаиваю.
Я смотрю на Тэсс. Она изготовилась спорить, об этом говорит ее поза: острый подбородок вздернут кверху, кулаки сжаты, руки упираются в бока. Она не из тех, кто часто на чем-то настаивает, ей больше по нраву мирная тишь библиотек и возможность спокойно читать книги. Я встаю.
— Ладно.
— Он достоин того, чтоб знать о нас правду. Мы тоже достойны того, чтоб он знал правду, и… погоди. Ты что, согласна со мной? — Она обнимает меня, угодив макушкой точнехонько мне в подбородок. — Правда? Ты не будешь со мной из-за этого ссориться?
Я отстраняюсь, массируя челюсть.
— Правда-правда. Я даже помогу тебе обо всем ему рассказать.
— Спасибо тебе! Ты самая лучшая сестра на свете! — Тэсс отодвигается и с сомнением спрашивает: — Как ты думаешь, ему будет очень неприятно, что мы так долго таились от него?
Мне нравится, что Тэсс ни на миг не усомнилась в отце. Она полностью уверена, что он сможет принять ведьминскую сущность всех трех своих дочерей, и беспокоится лишь о его чувствах, ни на секунду не задумавшись о своих.
Я убираю обратно в прическу выбившуюся прядь волос:
— Не знаю. Надеюсь, он сможет понять, что мы просто поступали так, как хотела Мама. Мне только странно, почему она не открыла ему правду, когда поняла, что умирает.
Истина заключается в том, что у мамы было множество тайн. Если бы Зара не написала мне, то, может быть, я никогда не начала бы искать мамин дневник. Мы могли бы ничего не узнать о пророчестве и стать пешками в игре Сестричества.
— Она поступала неправильно, но сделала это, заботясь о нашей безопасности. Она считала, что так для нас будет лучше, только это и имеет значение. Она не была идеальна, но она любила нас, Кейт.
— Она делала, что могла, — признаю я.
Я тоже делаю, что могу. Я обещала маме, что позабочусь о Мауре и Тэсс. Возможно, они уже не дети, но это не значит, что я больше не хочу, чтобы они были целы, невредимы и счастливы.
— Тэсс, ты сделаешь мне одно одолжение? Можешь побыть тут с Зарой, пока я займусь кое-какими делами?
Все это время Зара тихо, задумчиво глядела в окно. Сейчас она приходит в себя, снова дотрагивается до своего медальона и спрашивает:
— Куда ты собралась?
— Тэсс — не единственная пророчица, которую мы знаем. Я хочу повидаться с еще одной и узнать, не поведает ли она чего-нибудь полезного.
17
Мое сердце выбивает барабанную дробь, когда я пробираюсь в южное крыло третьего этажа, где, согласно чертежам Пола, находится изолятор — самое недоступное помещение. Прямо перед дверью на табуретке расположилась сиделка, плотная женщина с седыми кудрями и двойным подбородком. Она читает Писание при свете свечи.
— Куда вы, сестра? — спрашивает она. — Тут никому нельзя находиться.
Собрав свою магию, я устремляю ее к синим теням под глазами сиделки, к ее ссутуленным плечам.
«Спи, — внушаю я, — ты совсем обессилела. Забудь, что видела меня».
В тот же миг она, прислонив открытую книгу к своей монументальной груди, утыкается головой в оштукатуренную стену, и по пустому коридору разносится негромкий храп.
Я понимаю, что не слишком расстроена тем, что пустила в ход ментальную магию. После рассказанного Зарой моя совесть стала куда как спокойнее. Когда приходит время действовать, все мы делаем то, что считаем правильным, и остается лишь надеяться, что те, кого мы любим, не станут судить нас слишком строго.
Я беру у сиделки свечу и иду с ней по коридору, кафельный пол скрипит под моими ногами. Вся богадельня выглядит мрачно и тоскливо, но эта ее часть пребывает прямо-таки в запустении. Тут нет ни одного окна и всего две газовые лампы, по одной в каждом конце коридора. Потолок протекает, и в центре коридора стоят, собирая капающую сверху воду, два ведра.
За дверью одной из комнат слышится какая-то возня, и я приникаю к узкому смотровому окошку. В темноте взад-вперед ходит девушка, ее белая блуза резко выделяется в темноте. Заметив свет моей свечи, она бросается к двери, и я узнаю дикие повадки и белокурые волосы той, что на прошлой неделе отказывалась пить свой чай в палате для неконтактных пациенток. Она шипит и скребет дверь, как кошка. Звук кажется странно приглушенным, и меня это удивляет, пока я не замечаю, что стены и дверь комнаты обтянуты какой-то тканью. Девушка начинает выть, и я поспешно отступаю.
Бренна должна быть где-то здесь.
Я заглядываю в следующую комнатушку. Пусто. На двери напротив какая-то табличка. На ней от руки написано: «Б. Эллиот». Полагаю, что Бренну держат тут постоянно, в отличие от других пациенток, которых, верно, запирают в изолятор только за плохое поведение.
Я вглядываюсь в узкое смотровое окно. В темноте трудно что-то рассмотреть, но в конце концов я замечаю скорчившуюся в углу фигурку. Комнатушка кажется пустой, лишь на полу валяется матрас и несколько шерстяных одеял. Окно заложено кирпичом и затянуто какой-то светлой тканью.
Agito, мысленно произношу я, и ригель замка скользит в сторону.
От этого звука Бренна подпрыгивает, и я на всякий случай готовлю заглушающие чары. Но, когда я открываю дверь и просачиваюсь в комнатушку со своей свечой, отбрасывающей на стены колеблющиеся тени, Бренна лишь молча вперяет в меня взор своих жутковатых голубых глаз.
— Бренна, это я, Кейт Кэхилл. Пришла вот тебя навестить.
— Ты выглядишь как ворона. Как одна из них, — говорит Бренна, снова вжимаясь в мягкую стену. Ее белая блуза застегнута не на ту пуговицу, подол грубой коричневой юбки болтается вокруг голых ног. — Они прислали тебя клевать мою память? Ты собираешься еще раз поломать меня?
— Нет. Нет, это был… — Как я могу сказать ей, что ее разум был уничтожен нечаянно? По ошибке? — Я очень тебе сочувствую, Бренна. Я хотела бы тебе помочь.
— Ты не сможешь. Никто не может. Они собираются убить меня. — Бренна плавно встает на колени и начинает раскачиваться взад-вперед. Спутанные каштановые волосы колышутся в такт движению. — Это странно, Кейт, но мне дано знать, что тебе суждено. О! Дано — суждено, в рифму! — Она хихикает.
— Э-э-э… да, — шепчу я, хотя никто и так не может нас услышать. — А ты… Бренна, все, что ты видишь, потом сбывается? Всегда?
Бренна кивает.
— Всегда. Но я тут ни при чем, ты же понимаешь. — Метнувшись ко мне, она вцепляется в мой плащ. За месяц здесь она еще сильнее исхудала и выглядит полуголодной, щеки запали, вокруг глаз синяки. — Ты же понимаешь, правда? Пойми, пожалуйста. Я старалась. Я предупредила про Джека и про дедушку, но никто мне не поверил. Они никогда меня не слушали.
