Жена встретила меня поцелуем. Я быстро показал ей находки, на которые она не обратила никакого внимания, и отправился в душ. Я с головы до ног был усеян пылью, которая, смешавшись с потом, грязными татуировками покрыла тело. А волосы и одежда, казалось, пропитались мышиным запахом. Алиса, унюхав его, сморщила прелестный носик, но ничего не сказала. Жена у меня все-таки умница.
Поздно ночью, когда она заснула, я, наконец, добрался до своих трофеев. Начал с писем. Разложил их в хронологическом порядке. Замечательно, что отправители были аккуратные люди — ставили даты. Первыми я решил прочесть мамины письма. Вначале хотел позвонить ей и спросить разрешения, но передумал: нужно беречь своих женщин, зачем волновать попусту. Мама была однолюбом, подозреваю, она до сих пор любит отца. Потом, когда я во всем разберусь, эти письма отправятся к ней. Непонятно, чем еще кончится мое маленькое расследование. Я скороговоркой прочитал молитву. Господи-Боже. Иже Еси На Небеси. Прости За Грех Любопытства. Аминь. Да, коротенькая получилась, но сгодится и такая.
«Всего одни день прошел, как ты уехал, а я уже скучаю. Любимый, как печально расставаться на неопределенный срок. Если бы я знала, когда мы увидимся вновь, мне бы было легче».
Через месяц:
«Ждала, ждала твоего письма, видно, пропустила. А может, я зря пишу, и ты вскоре сам приедешь. Тогда я и сообщу тебе свою грандиозную новость. Нет. Не хочу ждать. Напишу прямо сейчас. Готов? Садись, пожалуйста, удобнее и читай. Любимый — я беременна. Мечтаю о таком же, как ты, рыжем мальчике. Скажи, что ты рад! Очень рад!»
Следующее, в минорных тонах:
«Мне плохо. Постоянно тошнит. Тебя рядом нет, и никаких известий о тебе тоже нет. Хочется поехать самой к тебе и, глядя в лицо, разобраться во всем. Неужели разлюбил? Плачу, пока пишу эти строки. Мне вредно плакать, но что с того? Я теперь все время плачу, а когда не плачу, то ем. Странно, что от всех переживаний не пропал аппетит. Наверное, малыш хочет кушать, если бы не он, давно бы на себя руки наложила. Скажи, ведь ты меня не из-за него бросил? Ну, вот проговорилась. Да, я считаю, что ты меня бросил. II это письмо последнее».
Но она не сдержала слова:
«У тебя родился сын. Рыжий. Назвала Вольдемаром, Волей. Пятьдесят пять сантиметров, четыре с половиной килограмма».
Это было последнее письмо. Черт, что-то в глаз попало. Я яростно начал тереть правый глаз. Ага, теперь в левый… Теперь попало в оба. Но я все тер глаза и тер. Какой мужчина признается себе, что он… от старых маминых писем.
Когда глазная чесотка прошла, я принялся за отцовские письма. Прочитав последнее, а их было больше, отец был настойчивее матери, понял, почему они были небрежно распакованы и без почтовых штемпелей. Они так и были не оправлены. Кто-то выкрал письма отца по пути в почтовый ящик, и тот же самый кто-то перехватывал все написанные ему матерью. Отец умер, так и не узнав о моем существовании. И, кажется, я начал догадываться, кем был этот кто-то. Но не буду спешить с преждевременными выводами. Было поздно, поэтому альбом с фотографиями и Библию я оставил на завтра. А пока спать, спать. И конечно, я так и не смог заснуть…
Мы шутили с Алисой. Она пугала меня, что проколет соски и пупок и вставит туда по сережке с бриллиантом, а я в ответ — что сделаю две татуировки: Не забуду мать родную, а еще красное сердечко, пронзенное стрелой. Пусть все смотрят, что ты наделала. Как она вдруг очень серьезным тоном сказала:
— Видел бы ты своего дедушку. Вот кто расписан татуировками с головы до ног.
— Что? Я правильно тебя понял: мой дед весь покрыт татуировками, как какой-нибудь уголовник-рецидивист?
— Ой! Проговорилась, — Алиса испуганно закрыла рот тыльной стороной ладони. Ее глаза потемнели, кажется, будет плакать.
Женские слезы. Хотя я знал, что причина не во мне, во всяком случае, прямая причина, все равно почувствовал себя неуютно. И бросился утешать ее.
— Ну, не нужно так расстраиваться, золотце. О чем таком страшном ты проболталась? Обычные стариковские секреты. Слабоумная блажь! И не забывай, я все-таки его внук, это раз. Во-вторых, твой муж. А мужу, поверь, нужно рассказывать все. Абсолютно все.
— Ты не понимаешь, — забормотала она, успокаиваясь. Но я продолжал повторять, как мантру:
— Мужу можно все-все рассказать. Мужу нужно все рассказывать.
Она поверила и расслаблено притихла в моих объятиях. Я уткнулся подбородком в светлую пушистую макушку.
— А теперь расскажи мне все, что знаешь.
Она только и ждала этого.
— Понимаешь, они странные. Я про его татуировки. Мне кажется, что они двигаются. Оживают и двигаются.
— Ты что, видела это собственными глазами?
— Что ты! Что ты! — Алиса замахала руками. — Я бы сразу от страха умерла, если бы они хоть чуточку пошевелились.
— Но ведь ты сама только что говорила…
— Говорила. Но не так. Вытатуированы на нем не какие-нибудь абстрактные символы или цветочки. Нет на нем ни крестов, ни надписей, ни животных. Это просто люди. Целые групповые портреты — молодые мужчины, женщины, и даже дети есть. Особенно страшно смотреть на детей, выбитых синей тушью на стареющей коже. Знаешь, она такая красноватая на вид, будто распаренная.
— Не знаю. Никогда не видел старика голым. Он всегда тщательно укутан. Даже шея и запястья, все спрятано под одеждой. Странно, что он прячется от меня, да еще приказывает вам молчать об этих веселых картинках.
— Ты все шутишь. Знал бы ты, как жутко смотреть. Картинки, будто живые, как фотографии, что ли? Видно, делал их большой мастер. В первый раз, когда я спустила ему штаны, чтобы сделать укол, я так испугалась. На ягодицах две мужские головы. Стою с полным шприцем и не знаю, куда колоть. Потом привыкла, пригляделась. А тут новое — картинки каким-то образом смещаются. Жуть берет.
— Подожди, подожди.
Когда Алиса сравнила татуировки с фотографиями, меня посетила одна идея. Нужно было сразу же проверить ее.
— А эти татуировки часом не похожи…
Я достал коричневый альбом с чердака и пролистал несколько страниц. Реакция Алисы все сказала без слов. Я сразу же захлопнул альбом и с отвращением зашвырнул его подальше. Алиса все-таки расплакалась.
И я был уже не косвенной причиной. Скотина бесчувственная. Сухарь. Кое-как успокоил. Ее. Но не себя Меня, помимо вопроса, уж не сумасшедший ли мой дед, волновал другой. Моя жена несколько месяцев хранила от меня глупые секреты. А нет ли у нее других тайн? Тех, о которых она не проболталась так простодушно. Я посмотрел на мирно спящую Алису со все еще мокрыми ресницами и влажными щеками. Все-таки я скотина. Но червячок сомнений продолжал грызть.
На следующий день я открыл Библию. И ничего не понял. Не потому, что написано на старославянском. А потому, что все слова вывернуты. Напечатаны задом наперед. Что это? Чудовищная опечатка или алой умысел? Я терпеливо пролистал всю книгу и на последней странице нашел приклеенный маленький конвертик. В нем была тусклая фотокарточка. Я подошел к окну, чтобы лучше рассмотреть затемненное изображение. С фотографии сквозь пятна времени смотрели знакомые хмурые глаза на бородатом лице. Эта окладистая борода вначале сбила меня с толку. Она и балахон, похожий на монашескую рясу. «Старого монаха помнишь? — спросила меня книга. — Так вот, это он. Я принадлежу ему, и именно он сделал меня такой». — «Зачем?» — «Спросишь». Не спрошу. Какой еще старый монах? Ведь этот старик — мой дед Павел. Или не дед? Фотография мутная. И если допустить мысль, что на изображении все-таки мой дед, то сколько же ему лет сейчас?
