— Карета! Поспешим! Сюда!
Уже внутри кареты с полицейским служителем и вооруженным офицером на козлах, в сухом салоне, который тут же принялся размокать от их одежды и тел, когда возница кнутом рассек над головой водяную крупу, они заговорили снова.
— Звук не может возвратиться к струне, — сказал монах, глядя на лужу под ногами. — Зато каждая капля вернется в небо.
— Разумеется… — пробормотал Миних. От людей напротив неприятно пахло.
— Ваше дело. Оно не обычно. Мы отплыли незамедлительно.
— Весьма ценю. Весьма. К вам обратился, не знал, к кому уж.
— Призрак, значит? — прямо спросил монах.
Миних кивнул. Облизал пересохшие губы.
— В городе беснует. Диво… кошмар… Сам император покойный, Петр Алексеевич…
Он замолчал. Остался — свист ветра, звонкие копытца лошадей, скрип ремней.
Капюшоны путники так и не сняли. Миних чувствовал легкую тревогу. Он почти не видел лиц и, по правде говоря, не был уверен: хочет ли?
И еще губернатор понял, что посол, которого он месяц назад отправил в Испанию, так и не вернулся. Напротив него сидели два абсолютно незнакомых человека.
Монахи.
2
Десятки тонких свечей едва освещали большой закопченный потолок. Множество самых разных теней, темных и светлых, дрожавших, как травинки, и застывших, портретных, маскарадными формами покрывали стены, стол, мебель и лица собравшихся. Вокруг низкого стола, заваленного объедками и бутылками, сидели люди и с улыбками на желтых лицах внимательно следили за рассказом.
— А я ему: дрыхнешь на посту, пес паршивый?! Пил, говорю, вчерась?! Тот перепугался, глаза вытаращил, головой вертеть стал, аки сова, мне аж страшно сделалось, что того и гляди оторвется. Кто же мне тогда дверь отворит?!
Рядом выстрелил дробью чей-то смех.
— Повешу, говорю, собаку, раз службу не разумеешь! И ближе подхожу. К свету, чтобы кафтан увидел, золотой нитью расписанный, да парик обрезанный. И рожу кривлю, будто перекосило меня от злости. Он креститься стал, потом как зарядит: ваше императорское величество, ваше императорское величество — и обмяк. Едва отступить я успел. Ключ взял и наверх. К высокородию. А темно в доме, ступени кругом. Как найти? А? — Рассказчик обратился к слушателям, но те не ответили. — А по храпу! Храпит этот статский советник не хуже пьяного мужика! Мой Макар, и тот так не храпит!
Смех снова прокатился по топчанам и кушеткам.
— Захожу к нему тихо, открываю занавесь, чтобы свету место дать. И как ударю шпагой по кровати, что подлец аж подпрыгнул. Курицей встрепенулся и закудахтал! Что, вопрошаю, воруешь, скотина? Тот молчит, глаза на меня таращит. На веревку, спрашиваю, хватит тобою украденного? И бросаю ему петлю на кровать. И тут чую, братцы, засмердело!
— Фу-у-у, — отозвались слушатели.
— Да, неприятность случилась с его высокородием, опростался советник, что ж делать. А я продолжаю, мол почему ты, холоп, дороги в городе моем не строишь? Всю деньгу под себя метешь! Построй мне, говорю, дома скотина, да такие, чтобы гости голландские и немецкие завидовали. А не то буду являться к тебе каждую ночь, пока ты в эту петлю сам не залезешь! Подошел ближе и доской по башке. У будочника прихватил.
— А как уходил оттуда, прислуга-то небось тоже проснулась?
— Это, братцы, отдельная наука. Здесь надо наглость иметь. Вошел мужик со свечой, а я на него давай орать, а ну, холоп, дай ходу, и иду, как гренадер на шведа! И по дому так же. Тут, братцы, напор важно не потерять. Потеряешь напор, дашь слабину — и все, не царь ты, не император и не призрак, а обычный разбойник и вор. Пока видит в тебе человек силу, уверенность, пока не успевает опомниться и рассмотреть, надо уйти.
— А я его ждал за углом на извозчике, — высоким голосом выдал толстяк.
— Да, Алексей вот меня поджидал, дай бог ему здоровья.
Громко топоча сапогами, в комнату проник бородатый мужик с охапкой бутылок. Со всех сторон потянулись руки и избавили его от груза.
— Барин, еще вина принесть? — обратился бородач к рассказчику.
— Неси, Макар, неси! Все неси, все, что есть. Гуляем сегодня.
В ответ на это комната наполнилась одобрительными возгласами и утонула в них, как тонет дырявая португальская каравелла в свинцовых волнах громыхающего о камни шторма.
— Как Петр преставился, житья от воров не стало!
— Верно!
— Верно ты это делаешь, Николай, стращаешь казнокрадов.
— Только вот опасное это дело. А ну как расколют тебя?
— А мне за себя не боязно. Меня, братцы, за Петербург печаль одолевает. За Россию. Как царь помер, так подлецы да воры из своих нор повылазили, каждый себе норовит утащить кусок пожирнее да сожрать побольше. Не могу я на это просто так смотреть.
В комнате снова появился Макар и бутылки.
* * *
Неистовый лай собак пасхальными колоколами ударил в голову. Отчаянные окрики добавили беспорядка в развалившийся сон.
— Макар!
В звонкий лай вмешался лошадиный храп и топот.
— Макар! Какого беса не топишь? Макар!
В соседней комнате что-то грузно ударилось о пол, и хриплый голос принялся отчитывать нечистую силу.
— Макар! Выпорю, скотина! Хочешь, чтобы околел я, что ли?! Воды принеси, сучий потрох! Да поживее!
В двери показалось бородатое лицо. Одетый в тулуп Макар прохрипел:
— Да, барин… сей же час!
— И собак уйми! Кому там вздумалось в такую рань?
Ухая и проклиная весь бесовский род до седьмого колена, неровным, но быстрым шагом Макар выкатился во двор.
— Ну, куда пошел? Ах, мужицкое племя. Воды же просил.
Николай Полесов обулся в сапоги, встал, пошатался немного и снова сел. Голова болела, того и гляди, лопнет, а застывшие ноги, как две кочерги — хоть сейчас в печь, греть вместо каши. Собаки не унимались.
— Ну, и кого там черти принесли?
Николай снова встал и, набросив на мятую рубаху зеленый кафтан, подошел к запотевшему пузырю.
Поелозив кулаком и присмотревшись, он увидел знакомый силуэт.
— Уезжает что ли кто? А не зашел даже? Ну-ка!
Толкнув плечом низкую дверь, он с протяжные скрипом вывалился во двор. Яркий свет кольнул глаза, свежим, морозным молотом жахнул по голове.
— Тихо, суки! — приказал он собакам. Псы неохотно, один за другим, затихли. Прицелившись одним глазом, Николай направился к воротам.
— Никола!
— Изволь! Я — Николай, ты кто будешь?
— Аль не признал? Хорошо, видать, вчера зенки залил. Николай поежился в кафтане, потер лоб и, бережно поднимая голову, нашел глазами лицо гостя.
