Теперь он был не в растянутых трениках, а в зеленоватой врачебной робе и шапочке, прикрывающей лысину, но от этого не стал более привлекательным.
— Хм, — сказал Страхов озадаченно. — Опять ты, что ли? Снова Константиновых ищешь? Здесь они точно не живут, ты уж мне поверь! И вообще, как-то тебя слишком много, тебе не кажется?
Зойка могла бы сказать о нем то же самое, что это его как-то слишком много: и в подъезде он, и тут он, — однако не стала. Общеизвестно, что рискнуть нахамить взрослым можно, только находясь от них на приличном расстоянии — или если вам от них ничего не нужно. А Зойка стояла к Страхову чуть ли не вплотную, это раз, два — она ведь искала рыжего доктора, а спросить о нем предстояло именно у Страхова.
Нахамишь — ответа не получишь. Лучше воздержаться и не связываться. Поэтому Зойка только пожала плечами. Мол, она не знает, много ее или мало. Мол, Страхову виднее!
— Ну и чего ты ржала под дверью? — грубо спросил он.
Зойка хотела ответить, что ржут кони в поле, а люди смеются или хохочут, но опять же решила не связываться и опять же пожала плечами.
Страхов хмыкнул, покрутил пальцем у виска и начал прикрывать дверь, но тут Зойка подала голос:
— А где другой доктор?
— Какой? — снова высунулся Страхов.
— Ну, такой… с рыжими волосами. У него вот здесь татуировка — BES.
— Э… — сказал Страхов. И снова: — Э-э…
И замолчал.
У него, похоже, пропал дар речи. Правда, ненадолго.
— Бес, говоришь? — повторил Страхов задумчиво. — Из этих, что ли? — И, ткнув пальцем в листок на двери своего кабинета, продекламировал:
А бесы уж тебя нагнали,
Простись со всем, к чему привык.
Конечно, Страхов издевался. Конечно, следовало бы фыркнуть, гордо повернуться и уйти, но Зойка не могла. Ей необходимо было все выяснить, чтобы вернуть медальон. Еще одной ночи в компании с разбушевавшейся совестью она бы просто не пережила!
— Другой доктор! — повторила Зойка настойчиво. — Высокий такой, рыжий. У него очень белые, поросшие рыжими волосками, конопа… то есть веснушчатые лапи… в смысле, руки. Он в этом кабинете позавчера работал. Я была у него на приеме. Я… хочу ему большое спасибо сказать. Он мне мизинец на ноге вправлял. И нога больше не болит!
И она в доказательство подрыгала левой ногой.
Страхов перевел взгляд на Зойкину кроссовку, потом поглядел ей в глаза и сказал:
— Жаль, что тебе никто мозги не вправил. У тебя глупость врожденная или благоприобретенная? Здесь и в помине нет такого доктора! Ни Константиновых никаких нет, ни беса татуированного.
Зойка чуть не разревелась от обиды. Вообще-то она была не слишком плаксивая. Вот у них в классе есть одна такая Манечка Лескова, у которой слезы просто живут на ресничках нижних век и льются, чуть только она голову наклонит. А Зойка предпочитала сдерживаться. Заплакать она могла только от обиды: например, если говорит правду, а ей не верят. Вот как сейчас Страхов не верил.
Но она сдержала слезы, потому что, глядя в глаза Страхову, вдруг поняла: он врет. Он нарочно ее злит, нарочно обижает. Ему это в кайф. Он хочет, чтобы Зойка заплакала! Заплакала, и ушла, и перестала спрашивать про доктора с татуировкой.
Может, Страхов его почему-то ненавидит. Может, у них профессиональное соперничество, и Страхов просто завидует? Может, этот BES у него пациентов отбивает. Может, ему платят больше за его золотые руки! А может, у него машина быстрее. Может, в квартире ремонт лучше.
Никогда ведь не поймешь, почему взрослые друг другу завидуют. Но у них зависть иногда переходит в ненависть и человек готов на все, чтобы испортить жизнь тому, кого он ненавидит и которому завидует.
Зойка понимала — так отчетливо, как будто ей кто-то об этом сказал по секрету, — что Страхов рыжего доктора настолько ненавидит, что даже не хочет, чтобы тому лишнее спасибо сказали! А потому он готов отправить благодарную пациентку восвояси, всяко ее оскорбив. Он будет просто счастлив, если Зойка заплачет. Есть люди, которым чужое горе для жизни необходимо. Чужие слезы для них — самая любимая подпитка. Мама называет таких людей энергетическими вампирами и садистами. Определенно, Страхов из их породы.
Но Зойка не доставит ему его садистского удовольствия. Придется вампиру немножко поголодать.
Он собрала все силы, сделала спокойное лицо и сказала:
— Ну, нет так нет. Я, наверное, травмпункты перепутала. Извините. До свиданья!
Страхов внезапно так побледнел, что Зойка даже испугалась — а вдруг энергетический вампир сейчас хлопнется в голодный энергетический обморок? Может, он уже несколько дней чужими слезами не подпитывался? А она с ним так жестоко… В самом деле, жалко ей было, что ли, выронить несколько слезинок?!
Может, всплакнуть? А? Самую чуточку?
Глаза Страхова смотрели в Зойкины глаза безотрывно, и она вдруг увидела этот жадный взгляд. Увидела, как у Страхова из зрачков выползли два черных червя с широко открытыми красными пастями. Зубов у них не было, пасти казались мягкими, но от этого не становились менее мерзкими. Тем более что их окружали коротенькие такие волоски, похожие на реснички. Еще мгновение — и они присосутся к Зойкиным глазам и начнут высасывать из них слезы, причмокивая и облизываясь, а потом, чавкая, пожрут и сами Зойкины глаза.
«Девочка в платьице черном, чавкая…»
До чего же вовремя вспомнилась Юлечкина глупая страшилка! Зойка встрепенулась, моргнула — и черви исчезли, втянулись обратно в зрачки Страхова. Теперь у него были обыкновенные глаза — какого-то противного красновато-карего цвета.
Да нет, Зойке все это почудилось! Не могут черви выползать из человеческих глаз. Конечно, если он не «мертвый труп», как написано в этом дурацком стишке. А Страхов вполне живой, у него самые обыкновенные карие глаза, а белки красноватые, возможно, потому, что, Страхов сегодня плохо спал. Вот глаза и покраснели.
Это было очень разумное объяснение, но больше находиться в обществе Страхова Зойке не хотелось. Она повернулась и пошла по коридору к выходу из травмпункта.
Через несколько шагов оглянулась, увидела, что Страхов скрылся в своем кабинете, и стукнула в первую попавшуюся дверь.
— Войдите! — отозвался шамкающий голос.
Зойка вошла и оказалась в перевязочной.
Посреди громоздилась каталка, на стеллажах — металлические банки. В углу стояла маленькая, сухонькая санитарка в застиранном белом халате и низко, на самый лоб, повязанной косынке, напоминающей грязно-белую бандану. Пахло в кабинете мокрой известкой — как в квартире сразу после побелки. Или как пахнет в классе, когда доску вытерли грязной тряпкой и остались густые разводы мела. Только здесь запах был еще более сырой и как бы немножко земляной…
