– Доброе утро, мисс Миллборо, – проговорила миссис Криви. – Сегодня уж пускай, раз первый день, но на потом запомните, что вам бы не мешало приходить вовремя и помогать готовить завтрак.
– Простите, очень сожалею, – сказала Дороти.
– Надеюсь, вы на завтрак любите яичницу? – испытующе глянула директриса.
Дороти поспешила уверить, что очень любит.
– Что ж, это хорошо, вам ведь всегда будет такое же, как мне. Надеюсь, вы не очень, как я говорю, лакомка насчет еды. По-моему, – добавила миссис Криви, взявшись за нож и вилку, – яичница вкусней, когда ее вначале нарежешь хорошенько.
Искромсав мелко-мелко всю яичницу, она так ловко подала ее, что Дороти досталось лишь две трети яйца. Стараясь изо всех сил, Дороти растянула процесс жевания своих крошек на полминуты, а затем, вытянув еще ломтик намасленного хлеба, не смогла удержаться от нескромного взгляда в сторону повидла. Однако левая рука хозяйки стойко держала оборону, не совсем закрывая блюдце, но бдительно охраняя его на фланге и упреждая возможные атаки. Мужества Дороти не хватило, так что ей не пришлось попробовать повидло в то утро. Впрочем, как и во все последующие.
За завтраком миссис Криви, естественно, хранила глубокое молчание. Но вскоре зашуршали шаги по гравию, и звук писклявых голосов из классной комнаты возвестил о прибытии учениц (девочки сами заходили в дом через открытую для них заранее боковую дверь). Гремя посудой, миссис Криви, начала убирать со стола. Будучи одной из женщин, не способных к чему-либо прикоснуться без шума, она, подобно полтергейсту, оповещала о себе непрестанным стуком и бряканьем. Когда Дороти, отнеся поднос на кухню, вернулась, миссис Криви вытащила из ящика буфета дешевенький блокнотик.
– Вот, – ткнула она в него, – глядите-ка сюда. Тут у меня для вас все ученицы переписаны. Я хочу, чтоб вы к вечеру всех знали. – Послюнив большой палец, она перелистала три страницы. – Так, видите три списка?
– Да, – сказала Дороти.
– Ну так возьмите, заучите списки наизусть и уж не перепутайте, какая ученица в каком. Чтоб вы не думали, что с ними можно со всеми одинаково. Они вовсе – вовсе! – не одинаковые. Моя система: с разными – разное обращение. Ну-ка, вот этих в первом списке видите?
– Да, – повторила Дороти.
– Ну, у этих родители, как я говорю, плательщики отличные. Понимаете, про что я? Которые сразу кладут наличными и не охают от какой-нибудь лишней полгинеи. Из этих вы никого никогда не должны шлепать. А здесь вот у меня кто в средних плательщиках. Которые в общем-то платят, но сполна получишь, если уж день и ночь трясешь. Этим, когда начнут дерзить, поддайте, только следов чтоб дома не увидели. Хотите мой совет, самое лучшее с ученицами – уши им крутить. Пробовали так?
– Нет, – сказала Дороти.
– Зря. На мой опыт, лучше всего подходит. И ученице не стерпеть, и синяков нет. Ну, а эти трое – плательщики плохие. Задержка взноса два триместра, стряпчего пора бы напускать. Вот с этими вы что хотите – ну, не до Полицейского суда, конечно. Так что, пойдемте к ученицам? Покажу вас? Списки с собой возьмите и глядите по ним все время, чтобы правильно учить.
Они вошли в класс. Серые обои довольно обширной комнаты казались еще серее из-за плохого освещения: сквозь чащу лавров, насаженных за окнами, прямые солнечные лучи не пробивались. Возле холодного камина стояла учительская парта и перед ней дюжина детских двойных парт, еще здесь были черная классная доска и на каминной полке часы в форме миниатюрного черного мавзолея. Ни карт, ни картин, ни даже книг Дороти не увидела. Предметами, которые условно могли сойти за украшения, являлись только два приколотых к стене листа черной бумаги с каллиграфически исполненными мелом надписями, сообщавшими, что «Слово – серебро, молчание – золото» и «Точность – вежливость королей».
Вся школа, численностью в двадцать одну ученицу, уже сидела за партами. Услышав шаги директрисы, девочки смолкли, а при появлении миссис Криви сжались, как птенцы куропатки под тенью ястреба. Большинство школьниц имело сонный, понурый вид и скверный цвет лица, внешние признаки указывали также на чрезвычайную распространенность заболеваний носоглотки. Самая старшая смотрелась чуть ли не взрослой барышней, самая младшая – едва ли не младенцем. Форму в этой школе не носили, потому парочка учениц сильно смахивала на уличных оборвышей.
– Встать, девочки! – шагнув к столу учителя, скомандовала миссис Криви. – Помолимся!
Девочки встали, сплели пальцы перед грудью и опустили веки. Пока они тоненько, слабо, монотонно тянули слова молитвы, направлявшая хор миссис Криви острым глазом без устали обшаривала лица, подстерегая недостаточно внимательных.
– Отец наш вечный и всемогущий, – пищали девочки, – услышь нас и десницей благодатной направь сегодня наши уроки. Научи нас вести себя тихо и всегда слушаться; обрати взор Твой на нашу школу, утверди процветание ее, дабы ей пополняться, быть красою и гордостью округи, а не то чтоб стыдом и позором, как некоторые, о которых все, Господи, Тебе ведомо. Услышь, Господи, помоги нам, пожалуйста, стать прилежными, аккуратными, настоящими леди, всевозможно достойными Твоей милости. Во имя Иисуса, Господу слава, аминь.
Это была молитва собственного сочинения миссис Криви. Закончив ее, ученицы протараторили «Отче наш» и сели.
– Ну, девочки, – сказала миссис Криви, – вот ваша новая учительница, мисс Миллборо. Как вам известно, неожиданная болезнь мисс Стронг, которая с ней вышла на арифметике, заставила ее вдруг нас покинуть. И мне, скажу вам, очень тяжело пришлось в эту неделю, когда новую надо было вам искать. Семьдесят три прошения ко мне подали, и всем отвечен был отказ из-за их не такой высокой опытности и учености, как у мисс Миллборо. Хорошенько запомните и родителям-то своим скажите, слышите, точно скажите – семьдесят три просились! Ну вот, мисс Миллборо будет с вами учить латынь, французский, географию, историю, арифметику, чтение, сочинение, грамматику, правописание, чистописание и рисование. А мистер Буф, как раньше, будет с утра по четвергам давать вам химию. Так, в расписании какой сегодня первый урок поставлен?
– Стория, мэм, – пискнул какой-то голосок.
– Вот и ладно. Я так думаю, мисс Миллборо сначала немножко вас поспрашивает, что вы тут проходили. Так вы давайте-ка уж постарайтесь, покажите, что мы не зря для вас все силы надрывали. Они, мисс Миллборо, умеют быть понятливыми, когда стараются.
– О, я в этом не сомневаюсь, – сказала Дороти.
– Ну, оставляю вас тогда. И чтоб вести себя примерно, девочки! Не вздумайте разными вашими номерами мисс Миллборо испытывать, предупреждаю – она вам не спустит. А услышу, что безобразничать тут начали – кой-кому крепко от меня достанется!
Обведя взглядом всех, включая Дороти и как бы даже намекая, что именно ей грозит оказаться этим «кой-кем», директриса удалилась.
Дороти смотрела на класс. Сами ученицы страха не вызывали – она привыкла к постоянной возне с детьми, но вдруг настиг приступ отчаянного малодушия. Ужаснуло ощущение (какой учитель его не испытывал?), что она самозванка. До сего момента как-то в общих чертах, а теперь вполне конкретно, Дороти поняла, что совершенно жульническим образом взялась работать педагогом без всяких прав и оснований. Сейчас ей, например, нужно было вести урок истории, но, как и большинство людей «с образованием», она историю практически не знала. «Кошмар! – думала Дороти. – Окажется, что ученицы знают предмет лучше меня!». Осторожно пробуя почву, она спросила:
