– Какой эпохой вы занимались в последнее время с мисс Стронг?
Никто не отвечал. Дороти видела, как старшие воспитанницы переглянулись, будто совещаясь, безопасно ли открывать рот, и сообща пришли к решению не связываться.
– Хорошо, где вы приблизительно остановились? – перестроила Дороти вопрос, подумав о, вероятно, слишком сложном для них слове «эпоха».
Вновь безмолвие.
– Как, неужели вы совсем ничего не помните? Назовите хотя бы имена людей, упоминавшихся на последнем уроке.
Повторный быстрый обмен взглядами, и очень неприметная, одетая во все коричневое, с туго закрученными косичками малышка из первого ряда туманно сообщила:
– Про древних бриттов.
Набравшись храбрости, одновременно решились заговорить еще две девочки. Одна произнесла: «Колумб», другая – «Наполеон».
На душе у Дороти посветлело. Вместо широкой и устыдившей бы ее осведомленности, класс успокоил явным абсолютным неведением. Открытие развеяло боязнь публичного провала. Дороти догадалась: в преддверии собственных попыток чему-нибудь их научить, необходимо выяснить, что (если было это «что») детям уже известно. И тогда, не придерживаясь расписания, Дороти начала опрашивать класс последовательно по каждому предмету. Кончив с историей (на измерение объема всех исторических познаний хватило пяти минут), она провела ту же ревизию с географией, грамматикой, французским, арифметикой. К полудню Дороти разведала, хотя конечно же не до конца, зияющие бездны их невежества.
Они не знали ничего, буквально ничего-ничего, как положившие в основу лепет младенцев мэтры дадаизма. Пугало однако, что у детей разум мог столь же полно бездействовать. Только две девочки были в курсе того, что все-таки земля вращается вокруг солнца, а не наоборот, и ни одна не представляла, кто правил Британией перед ныне здравствующим Георгом IV, или кто написал «Гамлета», или что означает среднее арифметическое, или какой океан отделяет Англию от Америки. Причем рослые девушки лет пятнадцати превосходили малышек лишь в том, пожалуй, что читали уже не по слогам и научились красиво писать. Единственный успех почти всех старших школьниц – четкий кудрявый почерк. Об этом миссис Криви позаботилась. Конечно, в безбрежном море их незнания торчали редкие крохотные островки каких-то сведений: куски учившихся наизусть «поэтических отрывков» или набор французских фраз вроде passez-moi le beurre, s'il vous vous plaоt; le fils du jardinier a perdu son chapeau
[40]
, затверженных с осмысленностью попугая, талдычащего «кока-красавчик». Чуть лучше, чем по остальным предметам, дело обстояло с арифметикой. Почти весь класс умел и складывать и вычитать, половина класса довольно верно представляла умножение, нашлись даже три умницы, которые пробились к делению столбиком. Но это уже предел, а за ним во всех направлениях полнейший мрак.
К тому же, не приученые к вопросам ученицы так пугались, когда их спрашивали, что вообще непросто было вытянуть слово. Все застрявшее в памяти долбилось механически, просьбы подумать вызывали лишь оцепенение и мутный взгляд. Однако неприязни они не проявляли? очевидно, решили быть «хорошими» (дети всегда «хорошие» перед новым учителем), а Дороти упорствовала, и потихоньку тупость девочек, по крайней мере внешне, несколько просветлела. Из их ответов составился довольно ясный контур преподавательской системы мисс Стронг.
Хотя в программе значились все обычные предметы, всерьез учили лишь чистописанию и арифметике. Миссис Криви особенно ценила каллиграфию. Огромную часть времени – пару часов каждый день непременно – корпели над так называемыми «образцами». Прилежно переписывали отмеченные в хрестоматии или начертанные мисс Стронг на доске образцы всякой слащавой мути. В тетрадках старших девочек многократно повторялась, например, «Весна»: «День, когда легкокрылый ветерок повеял над полями, когда радостно зазвенели птичьи трели и нежные бутоны первых подснежников, ликуя…». Специальные тетради прописей регулярно демонстрировались дома, приводя папаш и мамаш в безмерное, как и ожидалось, восхищение.
Дороти стала понимать, что все, чему здесь обучали детей, на самом деле целилось в родителей. Соответственно, и тексты «образцов», и почерк как главный предмет, и попугайская зубрежка французских фраз – самые легкие, эффектные приемы создать впечатление. А между тем сидевшие на задних партах едва ли знали грамоту. Одна из них, одиннадцатилетняя Мэвис Уильямс (всегда глядевший исподлобья ребенок с невероятно широко расставленными глазами), даже считать не научилась. Сидя за партой только то и делала, что выводила закорючки. Накопила груду тетрадок – бескрайние ряды крючков и петель, как километры мангровых зарослей в тропическом болоте.
Чтобы не обижать детей, Дороти постаралась скрыть изумление, но в глубине души была поражена их темнотой. Она не представляла, что в цивилизованном мире есть еще школы вроде этой. Допотопность обычаев детально воспроизводила стиль убогих школьных заведений, известных по викторианским романам. Даже набор здешних учебников сразу переносил вас в середину прошлого века. У каждой школьницы комплект из трех книг. Прежде всего, пухлая «Арифметика», выпущенная еще до Первой мировой, но, в принципе, достаточно пригодная. Затем некая мерзость под названием «Краткий курс родной истории»: тоненькая, страничек сто, зато альбомного формата, в твердом переплте, на титульном листе фигура могучей древней Боудикки
[41]
и гордо реющий над колесницей имперский «Юнион Джек». Наугад раскрыв книжку, Дороти прочла:
«После Французской революции самозваный император Наполеон хотел везде захватить власть и несколько раз побеждал континентальные войска, но скоро понял, что есть на него управа «за морем». Решающая битва произошла на поле Ватерлоо, где 50 тысяч британцев наголову разбили 70 тысяч французов, а прусские союзники к сражению опоздали. Когда наши бойцы с победным британским кличем обрушились на неприятеля, враг дрогнул и позорно бежал. Главным событием XIX века стал принятый в 1832 году великий Билль о Реформе. Он положил начало благодетельным реформам, которые сделали нашу страну самой свободной и счастливой. А всем другим несчастным народам…».
Год выхода из печати – 1888. Не видевшая прежде подобных «родных историй» Дороти испытала чувство, близкое ужасу.
Третьим обязательным учебником служила изданная в 1863 году чрезвычайно скудная «Хрестоматия». Включала она, в основном, патриотичные отрывки из сочинений Фенимора Купера, доктора Уоттса и лорда Теннисона, а завершалась иллюстрированными, на удивление несуразными «Заметками о природе». Под гравированным рисунком слона пояснение мелким шрифтом: «Слон – очень мудрое животное. Весело и привольно гуляет он под сенью пальмовых деревьев. Он сильный, как шестерка лошадей, но всегда слушается маленького погонщика. Пища слона – бананы». И далее в том же ключе про Зебру, Кита, Дикобраза и Пеструю Жирафу. В учительской парте нашлись также экземпляр повести «Славный Джонни», затрепанный альманах «Мимоходом по дальним странам» и французский разговорник 1891 года «Все, что понадобится вам в Париже» с первой, самой необходимой просьбой «шнуруйте мой корсет не слишком туго». Нигде в классе не обнаружилось ничего похожего на атлас или циркуль.
