После того, как Пискун столь наглядно описал события, многим показалось, что они припоминают. Во всяком случае они помнили, что в критический момент сражения Снежок кинулся бежать. Но Боксеру всё ещё было немного не по себе.
«Я не верю в то, что Снежок был предателем с самого начала, — объявил он, — что произошло после — другое дело. Но я верю, что во время Битвы при Коровнике он был верный товарищ».
«Наш Вождь, товарищ Наполеон, заявил категорически, — Пискун выговаривал каждое слово, каждый звук громко и отчетливо, — совершенно категорически, товарищи, — что Снежок был агентом Джонса с самого начала — и к тому же задолго до того, как возникла мысль о Восстании».
«Ну, это совсем другое дело — сказал Боксер. — Раз товарищ Наполеон сказал, значит, так оно и есть».
«Вот это правильно, товарищ!» — вскричал Пискун. Было замечено, однако, что его маленькие поблескивающие глазки глянули на Боксера чрезвычайно неприязненно. Он повернулся было к выходу, но остановился и внушительно сказал: «Я призываю всех животных Фермы к неустанной бдительности. Мы имеем сведения, что секретные агенты Снежка орудуют среди нас в эту самую минуту!»
Четыре дня спустя, под вечер. Наполеон приказал всем собраться во дворе. Когда все были в сборе, из главных дверей жилого дома появился Наполеон. На шее его висела медаль (он недавно наградил себя орденом Героя животных I степени и орденом Героя животных II степени). Девять огромных псов ограждали его, и от их рычания мороз пробирал присутствующих. Животные съежились и замолчали, у них появилось предчувствие, что должно произойти нечто ужасное.
Наполеон строго оглядел собравшихся. Внезапно он пронзительно взвизгнул. Немедленно собаки ринулись вперед, схватили за уши четырех кабанчиков и приволокли их, визжавших от ужаса и боли, к ногам Наполеона. У кабанчиков из надорванных ушей шла кровь, и собаки, ощутившие ее вкус, совершенно обезумели. Ко всеобщему изумлению три пса бросились на Боксера. Увидев, что они нападают, Боксер приготовился, выдвинул вперед ногу, перехватил ею в воздухе прыгнувшую на него собаку и прижал ее к земле; две другие тотчас же убежали, поджав хвосты. Боксер обратил взгляд к Наполеону, молча спрашивая — раздавить ему пса или отпустить. Физиономия Наполеона, казалось, дрогнула; он резко приказал Боксеру отпустить собаку, Боксер тут же убрал копыто, и помятый пёс улизнул, громко скуля.
Кавардак вскоре прекратился. Четверо кабанчиков, дрожа, ожидали своей участи; на их физиономиях застыло выражение вполне осознанной вины. Наполеон велел им признаться в содеянных преступлениях. Это были те самые кабанчики, которые пробовали протестовать, когда Наполеон отменил воскресные Совещания. Без дальнейших понуканий они признались в том, что состояли в тайной связи со Снежком с момента его изгнания, сотрудничали с ним в деле разрушения мельницы и сговорились устроить так, чтобы Ферма Животных перешла в руки м-ра Фредерика. Они рассказали, что Снежок признался в тайной беседе с ними, что много лет был секретным агентом Джонса. Когда они закончили свою исповедь, собаки немедля разорвали им глотки, после чего Наполеон ужасным голосом потребовал, чтобы тут же признался каждый, кому есть в чем признаться.
Вперед вышли три курицы, зачинщицы неудавшегося яичного бунта; они заявили, что Снежок явился им во сне и велел подстрекать кур к неповиновению приказам Наполеона. Они тоже были убиты на месте. Затем вперед вышел гусь и сознался, что утаил от прошлого урожая шесть зерен кукурузы, которые и съел как-то ночью. За ним призналась овца: она помочилась в пруд с питьевой водой, побуждаемая к этому, по её словам, самим Снежком; две другие овцы признались в убийстве старого барана, особо преданного последователя Наполеона; баран умер от того, что они долго гоняли его вокруг костра, не обращая внимания на сильный кашель старика. Всех признавшихся уничтожили тут же. Признания и казни продолжались; под конец груда трупов лежала у ног Наполеона, и воздух был пропитан тяжким запахом крови, какого здесь не помнили со времени изгнания Джонса.
Когда всё кончилось, остальные животные, исключая собак и свиней, молча побрели прочь, чувствуя себя жалкими и несчастными. Они не знали, что потрясло их больше — предательство животных, присоединившихся к Снежку, или жестокое возмездие, свидетелями которого они только что были. В давно ушедшие времена им нередко случалось видеть сцены не менее страшные и кровопролитные, но то, что произошло сегодня, казалось много хуже, потому что люди в этом не участвовали. С того момента, как Джонс покинул Ферму, ни одно животное не убивало других животных. Даже крыс.
Они ушли к самому холму, где стояла полузаконченная мельница, и в едином порыве улеглись рядышком, прижавшись к земле, словно ища у неё и друг у друга тепла — Люцерна, Мюриэль, Бенджамин, коровы, овцы, всё стадо гусей и кур, — все, кроме кошки, которая внезапно исчезла в тот момент, когда Наполеон приказал общий сбор. Некоторое время все молчали. Остался стоять один Боксер. Он беспокойно переступал с ноги на ногу, хлеща себя по бокам длинным черным хвостом, время от времени удивленно всхрапывая. Наконец он сказал:
«Я этого не понимаю, я ни за что не поверил бы, что такое может случиться у нас на Ферме. Наверное, мы в чем-то сами виноваты. И решение вопроса, по-моему, в том, чтобы работать больше. С сегодняшнего дня я буду подыматься на полный час раньше.»
Он удалился своей тяжелой рысью, направляясь к карьеру. Там он набрал и отнес к мельнице две повозки камня и лишь после этого отправился спать.
Животные молча теснились поближе к Люцерне. С холма, на котором они лежали, видна была вся округа. Можно было охватить взглядом почти всю территорию Фермы Животных: её пастбища, протянувшиеся до самой дороги, луга, рощица, пруд с питьевой водой, вспаханные поля, на которых зеленела и наливалась молодая пшеница, и красные крыши строений Фермы, из труб которых вился дымок… Был ясный весенний вечер. Лучи заходящего солнца освещали траву и зелёные изгороди. Животные с удивлением осознали снова, что это всё — их собственная земля. Никогда ещё родная ферма не казалась им столь дорогой и желанной. И Люцерна, глядевшая на зеленеющий склон холма, почувствовала, что глаза её наполнились слезами. Попытайся она выразить свои мысли, она сказала бы, что не к этому стремились они, когда несколько лет назад трудились над свержением человеческого рода. Не зрелища террора и убийств виделись им, когда старик Майор впервые пробудил их к восстанию. Рисуя тогда картину будущего, она представляла себе общество животных, свободное от голода и кнута, где все равны, где каждый работает в меру своих способностей, сильные охраняют слабых, как сделала это сама Люцерна в ночь речи Майора, оградив своей передней ногой выводок утят. А вместо всего этого — непонятно почему — наступило время, когда никто не решается высказать свои мысли, а яростно рычащие собаки снуют повсюду, и приходится смотреть, как твоих товарищей разрывают на куски после того, как они признаются в совершении немыслимых, кошмарных преступлений… Люцерна думала об этом без возмущения, без мысли о протесте. Она сознавала, что даже теперь животным значительно лучше, чем во времена Джонса, А, значит, прежде всего следовало заботиться о том, чтобы человеческие существа не возвратились. Что бы ни случилось, она останется верной, будет работать изо всех сил, выполнять приказания, подчиняться руководству Наполеона. И всё же… Не для этого трудилась она и все остальные, не на это они надеялись. Не за тем строили они мельницу и шли под пули Джонсова ружья. Вот что думала она, хоть и не умела высказать свои мысли.
