А ведь все это один человек — тот, кто привел в Канн шхуну, груженную розовым деревом из Гвианы, тот, кто открыл свои офисы прямо напротив офисов своих конкурентов, кто так и будет презирать любые опасности, кто любит жизнь во всех ее проявлениях, у кого есть страсть совершать поступки и кому известен опасный вкус риска.
* * *
Добившись в борьбе с врагами первых успехов, Жан Гальмо снова с головой уходит в работу. Ни одно из его многочисленных занятий — парламентских, технических, журналистских или финансовых — не заставило его забыть о самом главном: Торговый дом Гальмо должен выпутаться из преследующих его затруднений.
Необходимо наверстать потерянное.
Черный день.
Ибо превыше всего — не дела.
VIII. ПРЕВЫШЕ ВСЕГО — НЕ ДЕЛА
Нет, превыше всего не дела.
Два постановления о прекращении судебного преследования положили конец следствию против Жана Гальмо.
16 февраля 1921 года 574 голосами против 3 палата депутатов проголосовала за то, что полагает бессмысленным продолжать обсуждение обвинений, выдвинутых против Жана Гальмо господами Симьяном, Мерсье, Кастелланом… газетой «Лантерн»… и теми, кто стоял за их спиной.
Но злобная свора недовольна: ведь она жаждала содранной человечьей шкуры.
В бумагах Жана Гальмо, оставшихся после его смерти, которые я мог перелистывать часами, я наткнулся на одну заметку, написанную им, должно быть, в период его падения и даже в самой своей беспристрастности звучащую немного патетически. Желая подчеркнуть, что самые крупные колониальные предприятия с самого начала сталкиваются с жестоким противодействием, Жан Гальмо вспоминает некоторые заявления, сделанные по случаю выпуска акций Всемирной компании по строительству Суэцкого канала в 1858 году, — тех самых, что впоследствии принесли целые состояния тем, кто на них подписался: «Попытки мошенничества», припечатывает в палате общин лорд Пальмерстон; «Откровенное надувательство, канал прорыть невозможно», — пишет «Глоб», официозная газетка; «…рыть дыры в песке в стране, где даже в земле-то ни плотности, ни твердости не сыскать!» — говорит «Тайме», а вот «Дэйли ньюс»:«Самые сумасбродные романисты кажутся детьми по сравнению с шарлатаном, пытающимся убедить публику, что 250 больных европейцев и 600 насильно завербованных арабов смогут построить этот гигантский каркас Суэцкого канала, не имея при этом ни денег, ни воды, ни камней».
Сегодня памятник Фердинанду де Лессепсу
[10]
стоит у входа в канал.
А Панама? Скандалы, тюрьма и бесчестие — вот что ждало старика, который знал истинную цену сильным мира сего!
Пробковый лес строем густым
Подступает к тремстам вагонеткам пустым;
Живы они — и мертвы:
Бросили тут их французские львы
На произвол Судьбы.
Черепахи ползут, шатки-валки,
Из заржавленной землечерпалки.
Кран высокий стоит, орхидеями весь оплетен,
А в ковше, как в бочонке, пальму вырастил он.
Дырявый газометр пум приютил,
Шлюзы воду не держат, выбиваясь из сил —
В них бреши прогрызли стаи рыб-пил…
Жерла пушек Эспинуолла глодает тукан,
А насос — жилище семьи игуан.
Вот она, Панама, Панама де Лессепса.
Эти стихи, который я написал в 1912 году, скитаясь по заброшенным в ту пору стройплощадкам, — разве описанное в них не похоже и на предприятия, фактории, заводы, самолеты, конторы, мастерские Торгового дома Гальмо сразу после его разорения?…
Нет, не дела превыше всего. А уж это «ромовое дело»! Жан Гальмо выиграл его в открытом бою. И тем не менее… тогда все и началось.
Первая трещина. Напрасно было скрывать, задрапировывать ее: она ширилась.
Первый квартал 1921 года.
Кризис властвует во всем мире, куда ни глянь.
1920 год начинается с первых пробоин в Японии. К концу года параличом поражены центральные органы промышленной жизни в Соединенных Штатах, потом в Англии, а затем — одновременно — во Франции и в Италии.
Итальянский пролетариат, изголодавшись, захватывает заводы.
В Англии в виде помощи 2 600 000 безработным распределены сотни тысяч фунтов стерлингов (за десять прошедших лет такая суммарная помощь была оказана 110 000 безработным).
В Соединенных Штатах безработных 2 500 000 (для сравнения — в 1913-м их насчитывалось 65 000). Власти преследуют спекулянтов.
Во Франции расширяются права таможни, сокращаются зарплаты, подтасовывают бюджеты. «Немец за все заплатит». Таков девиз.
Банкротства, о которых объявлено в Англии: 2286 в 1920 году, 5640 в 1921-м, для сравнения — в предвоенные годы примерно 560; в Соединенных Штатах: увеличение числа банкротств в 1921-м, доходивших до миллиарда долларов, по сравнению со 180 миллионами в среднем в десятилетие, предшествовавшее войне.
Во Франции статистику банкротств гласности не предают…
Банки содрогаются. Сотрясаются их основы. Они не брезгуют никакими средствами для спасения, хватаясь за любую соломинку. Вспомните только о 400 жалобщиках в деле о Центральном сообществе провинциальных банков, о деле Китайского промышленного банка и т. д.
Первый квартал 1921 года.
Трещина увеличилась в размерах. Жан Гальмо рискует оказаться ввергнутым в полнейший крах. Ему бы хватило простого доверия.
Именно этот момент и был выбран для самых ожесточенных атак на Жана Гальмо.
Промышленный магнат, крупный делец, строитель. За ним — золотые прииски, леса балаты и розовых деревьев, кофе, какао, ром. За ним — богатство. Что такому кризис, не правда ли? Да он может даже быть и спасителем. Он может помочь торговле и промышленности выйти из состояния маразма. Надо только поддержать его, дать понять, что ему доверяют…
А вот это уж дудки!
Превыше всего не дела.
Вот он, подходящий момент, чтобы утопить его окончательно: если он и тут выкрутится, нам всем каюк.
«12 марта 1921 года мсье Гальмо получил от Торгового трибунала Сены разрешение на полюбовное соглашение по поводу своих неоплаченных долгов. 16 марта Центральное сообщество провинциальных банков подает иск; 17 марта экспертом назначается Пинта; 18-го числа мсье Пинта прибывает в Бордо; 23-го он возвращается оттуда и на следующий день подает рапорт; 25-го Центральное сообщество провинциальных банков подтверждает иск; 29-го — рапорт Генерального прокурора с запросом о снятии депутатской неприкосновенности; 30-го запрос подан в президиум палаты; 31-го неприкосновенность снята; 1 апреля производится арест. Никогда еще в памяти парламента это не делалось с таким чрезмерным проворством».
