— Что он говорит? — испуганно спросил юноша старшего гасконца, так как герцог, обращаясь к офицеру, перешел с французского на итальянский. Гасконец не ответил, только с ненавистью посмотрел на герцога. Борджа повторил приговор по-французски.
— Вас повесят на рассвете в назидание остальным. Юноша вскрикнул — казалось, его пронзила невыносимая боль — и упал на колени.
— Пощадите, пощадите! — зарыдал он. — Я слишком молод, чтобы умирать! Я не хочу умирать! Я боюсь!
— Уведите их, — сказал герцог.
Юношу подняли на ноги, он всхлипывал и продолжал что-то кричать. Второй гасконец, задыхаясь от ярости, плюнул ему в лицо. Пленников вывели. Герцог повернулся к Агапито да Амале.
— Проследи, чтобы их исповедовал священник. Меня будет мучить совесть, если они предстанут перед своим создателем, не получив возможности покаяться в грехах.
Секретарь, чуть улыбнувшись, кивнул и вышел из зала. А герцог — по всей видимости, в прекрасном расположении духа — обратился к кардиналу и Макиавелли:
— Надо же быть такими дураками. Непростительная глупость — продавать краденое там, где крадешь. Могли бы выждать и без всяких хлопот продать серебро в… Болонье или во Флоренции… — Тут он заметил серебряных дел мастера, переминавшегося с ноги на ногу у самых дверей. — Что ты тут делаешь?
— Кто отдаст мне деньги, ваша светлость? Я — бедный человек.
— Ты хорошо заплатил за эти вещи? — учтиво осведомился Эль Валентино.
— Я заплатил столько, сколько они стоили. Эти мерзавцы запросили слишком много. Я же не могу торговать себе в убыток.
— Пусть это послужит тебе уроком. Впредь не покупай серебра, если не уверен, что оно попало к продавцу честным путем.
— Я разорюсь, если потеряю эти деньги, ваша светлость.
— Убирайся! — взревел герцог, и бедняга шмыгнул за дверь, как испуганный кролик. Эль Валентино расхохотался.
— Еще раз прошу извинить меня, что пришлось прервать нашу беседу, — обратился он к Макиавелли. — Но полагаю, суд должно вершить скоро. Я хочу, чтобы мои подданные знали: они всегда могут прийти ко мне, если с ними дурно обошлись. Во мне они найдут справедливого судью.
— Мудрая политика для правителя, который хочет удержать власть, — добавил кардинал.
— Люди всегда смирятся с потерей политической свободы, если не будет затронута их личная свобода, — заметил герцог. — Они стерпят все, если никто не станет насиловать их женщин и грабить их дома.
Макиавелли с интересом наблюдал за происходящим. Он не сомневался: перед ним разыгрывается спектакль. Эль Валентино никогда не решится повесить подданных французского короля. Скорее всего, гасконцев уже освободили и, наградив щедрыми подарками, отправили обратно в лагерь. Спектакль же устроен, как догадывался Макиавелли, с расчетом, чтобы он рассказал в Синьории об эффективных методах правления герцога и не забыл, самое главное, упомянуть фразу, в которой говорилось о Флоренции и Болонье. Намек, что в скором времени войска герцога могут оказаться в этих городах, был слишком явным и, конечно, не ускользнул от Макиавелли.
Наступило неловкое молчание. Герцог поглаживал бородку, задумчиво глядя на флорентийца. Он явно стремился понять, кого же прислала Синьория для переговоров. Не желая встретить его изучающий взгляд, Макиавелли рассматривал ногти, как бы раздумывая, не пора ли их стричь.
Слова герцога смутили Макиавелли, а такое случалось нечасто. Ведь именно он настоял на казни Паоло Вителли, несмотря на побег Вителлоццо. Не сомневаясь в виновности кондотьера, он приложил все силы, чтобы убедить членов Совета в необходимости решительных действий. Он лично инструктировал людей, посланных за братьями Вителли. Но он даже и не подозревал, что Эль Валентино известно о его роли в этой истории. Видимо, герцог намеренно завел разговор о казни Паоло. Этот человек ничего не делал просто так. Вряд ли он хотел показать свою осведомленность в делах Республики, скорее преследовал цель поколебать уверенность Макиавелли в себе самом, заставить его быть несговорчивей. На губах флорентийца заиграла улыбка, он взглянул на Борджа. Герцог, казалось, только и ждал этого.
— Секретарь, хочу открыть вам тайну, об этом не знает ни одна живая душа.
— Мне уйти, кузен? — спросил кардинал.
— Нет, останься. Я полагаюсь на твое благоразумие, как и на благоразумие секретаря.
Макиавелли не сводил глаз с красавца герцога.
— Орсини чуть ли не на коленях умолял напасть на Флоренцию. Я не держу зла на ваш город, и ответил отказом. Но если ваше правительство хочет жить со мной в мире, ему следует поторопиться, пока я вновь не наладил отношений с Орсини. И я, и Флоренция — друзья короля Франции. Естественно предположить, что и между собой нам следует жить в дружбе и согласии. Имея общую границу, мы можем как облегчить, так и усложнить друг другу жизнь. Вы целиком зависите от наемных войск, которыми командуют, прямо скажем, ненадежные капитаны. У меня своя армия, отлично подготовленная, хорошо вооруженная. А мои капитаны — лучшие в Европе.
— С недавних пор они так же ненадежны, как и наши, ваша светлость, — сухо заметил Макиавелли.
— У меня есть другие, которым я доверяю, как себе. Кто они, эти болваны, строящие козни за моей спиной? Глупец Паголо Орсини, Бентивольо со своей Болоньей, Бальони, дрожащий за Перуджу, Оливеротто да Фермо и Вителлоццо с его французской болезнью.
— Они сильны и восстали против вас.
— Мне известен каждый их шаг, и в нужный момент я приму необходимые меры. Поверьте мне, под их ногами горит земля, а они не из тех, кто сможет этот пожар загасить. Рассудите здраво: владея Урбино, я контролирую всю Среднюю Италию. Джидобальдо ди Монтефелтро был моим другом, и папа собирался выдать свою племянницу Анжелу Борджа за его племянника и наследника. Я никогда не напал бы на него, если бы не видел стратегической важности его герцогства. Мне пришлось сделать это, чтобы осуществить свои замыслы. Нельзя позволять чувствам вмешиваться в политику. А вам я предлагаю надежную защиту от врагов. Я со своей армией и вы со своим богатством, заручившись моральной поддержкой папы, станем самой могущественной силой Италии. Вместо того чтобы платить золотом за милости короля Франции, мы заставим его говорить с нами как с равными. И это время придет, если мы станем союзниками.
Слова герцога встревожили Макиавелли.
— У вас очень веские аргументы, ваша светлость. Никто не смог бы представить их более убедительно. Такое сочетание тактической мудрости великого полководца с умением рассчитывать самые отдаленные последствия принятого решения и даром оратора выпадает на долю одного человека раз в тысячу лет.
Герцог, улыбаясь, вяло запротестовал, но Макиавелли продолжал, хотя и понимал, что Эль Валентино ждет от него совсем других слов.
— Я обо всем напишу Синьории.
— Что это значит? — удивленно воскликнул герцог. — Столь важное дело не терпит отлагательства.
