— Хорошо. Ступай, скажи ему.
Кира подошла к милиционеру.
— Извините, товарищ, — начала она и увидела, что Виктор повернулся и торопливо зашагал прочь, — пожалуйста, не можете ли вы подсказать мне, как пройти на Мойку?
Кира шла одна по темным улицам Петрограда. Улицы, казалось, извивались вдоль заброшенных театральных декораций.
В окнах не было огней. Над крышами на фоне плывущих облаков возвышалась церковная башенка. Казалось, что она медленно переплывала через бесстрастное угрожающее небо, готовое рухнуть на улицу.
Фонари коптили над запертыми воротами; сквозь зарешеченные оконца глаза ночных сторожей следили за одинокой девушкой. Сонно-подозрительные милиционеры мельком косились на нее. От звука ее шагов проснулся извозчик и попытался предложить свои услуги. Матрос попытался последовать за ней, но, взглянув лишь раз на выражение ее лица, изменил свое намерение. Почувствовав ее приближение, беззвучно нырнул в разбитое подвальное окно кот.
Уже было далеко за полночь, когда она внезапно повернула на улицу, которая казалась живой в сердце мертвого города. Она увидела желтые занавешенные квадраты света, прорезающего суровые стены; квадраты света на голых тротуарах у стеклянных дверей; далекие темные крыши, казалось, смыкались над этой узенькой расщелиной из камня и огней.
Кира остановилась. Играл граммофон. Звук врывался в безмолвие через светящееся окно. Это была «Песня разбитого бокала».
Это была песнь безымянной надежды, и она испугала Киру, потому что обещала так много, что Кира не могла даже сказать, что же именно. По всему ее телу прокатилась волна сильнейшего чувства, почти боли.
Быстрые чистые ноты взрывались так, словно дрожащие струны не могли сдержать их, словно пара задорных ножек разбивала хрустальные кубки. И сверху, сквозь прорехи в истрепанных облаках, темное небо будто брызгалось светящимся порошком, похожим на осколки разбитого бокала.
Музыка закончилась чьим-то громким хохотом. Обнаженная рука задернула занавеску за окном.
Вдруг Кира заметила, что она не одна. Она увидела женщин с алыми нарисованными губами, напудренных до снежной белизны, в красных платках и коротких юбках, с ногами, втиснутыми в слишком туго зашнурованные ботинки. Она увидела, как какой-то прохожий взял под руку одну из женщин, как они исчезли за стеклянной дверью.
Она поняла, где оказалась. Резко повернувшись, Кира торопливо и нервно зашагала к ближайшему повороту.
А затем она остановилась.
Он был высок; воротник его пальто был поднят, шляпа надвинута на глаза. Его рот, спокойный, жесткий, презрительный, был словно рот древнего вождя, который мог приказать людям пойти на смерть, а глаза были такими, что могли бы спокойно взирать на это.
Кира прислонилась к фонарному столбу, глядя прямо ему в лицо, и улыбнулась. Она не думала, она улыбалась, оглушенная, не осознавая, что желает, чтобы он узнал ее, как она узнала его.
Он остановился и посмотрел на нее:
— Добрый вечер, — произнес он.
И Кира, которая верила в чудеса, ответила:
— Добрый вечер.
Он шагнул ближе и, улыбаясь, взглянул на нее прищуренными глазами. Но уголки его рта не взлетели в улыбке, а двинулись вниз, изгибая его верхнюю губу презрительной дугой.
— Совсем одна? — спросил он.
— Ужасно — и давно, — бесхитростно ответила она.
— Прекрасно. Пойдем.
—Да.
Он взял ее руку, и она пошла за ним. Он сказал:
— Мы должны поторопиться. Я хочу выбраться с этой людной улицы.
— Я тоже.
— Я должен предупредить тебя: не задавай никаких вопросов.
— У меня нет никаких вопросов.
Она смотрела на удивительные линии его лица. Она робко, недоверчиво прикоснулась к длинным пальцам руки, которая держала ее ладонь.
— Почему ты на меня так смотришь? — спросил он.
Но она не ответила.
Он сказал:
— Боюсь, я сегодня не слишком веселый собеседник.
— Хочешь, чтобы я тебя развлекла?
— Хм, а для чего же еще ты здесь находишься?
Он внезапно остановился:
— Сколько? — спросил он. — У меня не так много денег.
Кира посмотрела на него и поняла, почему он подошел к ней.
Она стояла молча, глядя ему в глаза. Когда она заговорила, ее голос утратил трепетное благоговение. Спокойно и твердо она сказала:
— Недорого.
— Куда мы пойдем?
— Я проходила мимо маленького сада за углом. Давай сначала пойдем туда — ненадолго.
— А там нет поблизости милиционера?
— Нет.
Они уселись на ступеньках заброшенного дворца. Деревья заслоняли их от света уличного фонаря, так что их лица и стена за ними были усеяны пятнами дрожащих осколков света, круглых, удлиненных, в клеточку. Над головами в голом граните выстроились пустые окна. Особняк с горечью щеголял незатянувшимся шрамом над парадной дверью, откуда был содран герб владельца. Забор вокруг садика был искорежен, его высокие чугунные шипы пригнулись к земле, словно пики, склоненные в траурном церемониале.
— Сними шляпу, — сказала Кира.
— Зачем?
— Я хочу посмотреть на тебя.
— Тебя послали на розыски?
— Нет. Кто послал?
Он не ответил и снял шляпу. Ее лицо было как зеркало его красоты. В ее лице проявилось не восхищение, а изумленное, почтительное благоговение. Но она лишь произнесла:
— Ты всегда разгуливаешь в пальто с разорванным плечом?
— Это все, что у меня осталось. Ты всегда смотришь на людей так, словно твои глаза вот-вот лопнут?
— Иногда.
— На твоем месте я бы так не смотрел. Чем меньше видишь людей, тем лучше для тебя же. Если только у тебя не железные нервы и железный желудок.
— Железные.
— И ноги тоже железные?
Он кончиками двух прямых пальцев легко и презрительно вздернул ее юбку высоко над коленями. Ее руки вцепились в каменные ступени. Но она не одернула юбку. Она заставила себя сидеть без движения, без дыхания, словно примерзнув к ступеням. Он смотрел на нее. Его глаза двигались вверх и вниз, но уголки его губ двигались только вниз.
Она покорно прошептала, не глядя на него:
— Тоже.
— Прекрасно. Если у тебя железные ноги, так беги.
— От тебя?
— Нет. От всех людей. Ладно, не будем об этом. Поправь юбку. Ты не замерзла?
— Нет. — Но юбку она одернула.
— Не обращай внимания на то, что я говорю, — сказал он. — У тебя дома есть выпить? Предупреждаю, что сегодня ночью я намерен напиться, как свинья.
