— Ты уезжаешь сегодня ночью? — спросила она.
— Да, на лодке контрабандистов. Они вывозят из этой волчьей ямы человеческие тела и отчаянные души, такие как моя. Если нас не обнаружат, то мы доберемся до Германии. Если же нас поймают… не думаю, что всех приговорят к расстрелу, но я еще не слышал, чтобы кого-то помиловали.
— Лео, ты ведь не хочешь покинуть меня.
Он посмотрел на нее скорее с ненавистью, чем с нежностью.
— Иногда мне хочется, чтобы нас поймали и вернули назад.
— Лео, я поеду с тобой.
Он не удивился.
— Ты отдаешь себе отчет, какому риску ты себя подвергаешь? — Да.
— Ты знаешь, что рискуешь жизнью, если мы не сумеем собраться до Германии, да и если сумеем — тоже?
— Да.
— Аодка отходит через час. Это далеко. Нужно ехать немедленно. На сборы времени у тебя нет.
— Я готова.
— Нельзя никому ничего говорить, даже попрощаться по телефону.
— Мне не нужно ни с кем прощаться.
— Хорошо. Пойдем.
Он подобрал шапку и, не говоря ни слова, быстро зашагал к улице, не глядя на нее, не замечая ее присутствия. Он остановил сани и назвал извозчику адрес. Острые полозья врезались в снег, а злой ветер вцепился в их лица.
Они завернули за угол, проехали обвалившийся дом; занесенные снегом кирпичи были разбросаны по всей улице. Свет от фонаря, стоящего за домом, проникал в пустые комнаты, освещая каркас железной кровати, который болтался, зацепившись за что-то наверху. Продавец газет выкрикивал грубым голосом: «„Правда“!.. „Красная газета“! Покупайте!»
— Там, — прошептал Лео, — там авто… бульвары… огни…
В дверях дома стоял пожилой мужчина, занесенный снегом. Голова его опустилась на грудь. Он спал, склонившись над подносом с домашними пирогами.
— …Помада и шелковые чулки… — прошептала Кира.
Бездомный пес вынюхивал что-то возле помойной бочки, стоявшей под темным окном кооператива.
Лео прошептал:
— …Шампанское, радио, джаз…
— …Словно «Песня разбитого бокала»… — прошептала Кира.
Мужик пробурчал, согревая дыханием руки:
— Сахарин, граждане!
Какой-то солдат грыз семечки, напевая песню про яблочко.
Следом за санями несло ветром отклеившиеся плакаты, которые, казалось, метались от дома к дому. Все оставалось позади: красное, белое, оранжевое, серпы, молоты, колеса, вши, аэропланы.
Шум города утихал у них за спиной. К небу тянулись черные фабричные трубы. Через улицу, от дома к дому, был протянут канат, на котором висел, словно занавес, огромный плакат. Извиваясь на ветру в немыслимых конвульсиях, он кричал улице и ветру:
ПРОЛЕТАР… НАША КОЛЛЕКТИ… РАБ… КЛАСС… БОРЬБУ ЗА СВОБ… БУД…
Глаза их встретились, и этот взгляд был словно рукопожатие. Лео, улыбнувшись, сказал:
— Я не мог просить тебя ехать со мной. Но почему-то я знал, что ты поступишь именно так.
Они остановились на какой-то немощеной улице, возле ограды. Лео заплатил извозчику, и они медленно пошли пешком. Лео с опаской проследил за санями, до тех пор, пока они не скрылись за углом. Он сказал:
— До моря еще три километра. Ты не замерзла?
— Нет.
Он взял ее за руку. Они пошли по деревянному настилу вдоль ограды. Где-то залаяла собака. Голое дерево гнулось и скрипело на ветру.
Они свернули с настила. Снега было по щиколотку. Теперь они шли полем, направляясь в бездонную темноту.
Она двигалась тихо и осторожно, как двигаются перед лицом чего-то неизбежного. Он не выпускал ее руки. Позади них дышал огоньками город. А впереди, то ли небо опустилось на землю, то ли земля поднялась к небу; тела Лео и Киры словно раздвигали их, небо и землю.
Снег уже доходил до колен. Ветер рвал с них одежду, которая развевалась на ветру, словно паруса во время шторма. Они шли согнувшись. Холод больно обжигал лицо.
Там, за снегами, их ждал другой мир. За ними находилось то изобилие, которому, словно какому-то идолу, поклонялась оставшаяся позади страна: покланялась страстно, раболепно, трагично. Там, за границей, начиналась жизнь.
Когда они остановились, ветер внезапно утих. Они смотрели в черную бездну, не видя ни неба, ни горизонта. Где-то далеко внизу слышался странный свистяще-шлепающий звук, будто кто-то выплескивал воду из ведер через равные промежутки времени.
— Тихо! — прошептал Лео.
Он повел ее по узкой, скользкой тропинке. Она с трудом разглядела мутную тень, покачивавшуюся в пустоте, мачту, слабую искру чиркнувшей спички.
На шхуне было темно. Она не замечала фигуры человека, стоявшего на их пути, до тех пор, пока луч света карманного фонаря не осветил лицо Лео, скользнув по его плечу, на мгновение задержался на ней, а затем исчез. Она увидела черную бороду и сжатый в руке пистолет, который, однако, был опущен.
Лео пошарил в кармане и затем что-то передал бородатому.
— Еще за одного, — сказал он, — эта девушка едет со мной.
— У нас больше нет свободных кают.
— Ничего, поместимся в моей.
Они ступили на слегка покачивавшуюся палубу. Из темноты вынырнул еще кто-то и показал дверь в каюту. Лео помог Кире спуститься по трапу. В трюме горел свет и суетились тени; прямо на них молча смотрел человек с аккуратной бородкой и георгиевским крестом на груди; стоявшая в дверях женщина в полинявшем парчовом плаще с опаской смотрела на них, сжимая в дрожащих руках маленькую деревянную шкатулку.
Проводник открыл дверь и кивком пригласил их войти внутрь.
В каюте умещалась лишь одна кровать, оставляя узкий проход между некрашеными потрескавшимися стенами. В углу была приспособлена доска, служившая столом. Над столом висел закоптившийся фонарь, отбрасывавший желтую дрожащую полоску света. Пол тихо опускался и поднимался, словно дыша. Иллюминатор был плотно зашторен.
Лео закрыл дверь и сказал:
— Снимай пальто.
Она повиновалась. Он тоже разделся и бросил пальто и шапку на стол. На нем был толстый черный свитер, плотно облегавший плечи и руки. Первый раз они увидели друг друга без пальто. Кире казалось, что она совсем голая. Она немного отстранилась.
Каюта была такой тесной, что казалось, даже воздух, окружавший Киру, был частью Лео. Кира медленно присела на стол в углу.
Он посмотрел на ее тяжелые ботинки, слишком тяжелые для ее худенькой фигурки. Заметив его взгляд, она разулась и бросила ботинки в противоположный угол каюты.
Он сел на кровать. Она уселась на столе, пряча под ним ноги в толстых черных вязаных чулках, зябко сжав плечи и как-то подобравшись, словно стараясь спрятаться от холода. В полумраке светился белый треугольный воротничок ее блузки.
