Лео сказал:
— Моя тетя в Берлине ненавидит меня, но она любила моего отца. Мой отец… он умер.
— Отряхни снег с ботинок, Лео, течет на пол.
— Если бы не ты, я бы уплыл три дня назад. Но я не мог этого сделать, не повидавшись с тобой. Поэтому я ждал сегодняшнего дня. Первая шхуна пропала. Их схватили или они потерпели кораблекрушение — кто знает… Но до Германии они не добрались. Так что, ты спасла мне жизнь — может быть.
Затем они услышали низкий рокот, борта заскрипели громче, огонек в закопченном фонаре задрожал. Лео вскочил, задул пламя, раздвинул шторы на иллюминаторе. Прижавшись друг к другу, они смотрели в маленькое круглое оконце, наблюдая за удаляющимся красным заревом города. Вскоре на линии горизонта осталось лишь несколько маленьких огоньков. Они медленно превращались в звездочки, потом — в искорки, а затем — исчезли вовсе. Она посмотрела на Лео. Глаза его расширились от возбуждения; она еще никогда не видела его таким. Он медленно, торжественно спросил:
— Знаешь ли ты, что мы покидаем?
Затем он крепко обнял ее, впился в ее губы своими, и ей показалось, будто она парит в воздухе, каждой мышцей чувствуя силу его тела. Она гладила его свитер, словно желая ощутить его тело руками.
Он отпустил ее, занавесил иллюминатор и зажег фонарь. Вспыхнуло голубое пламя спички. Он закурил, стоя в дверях и не глядя на нее.
Не говоря ни слова, не спрашивая ни о чем, она покорно присела у стола, не сводя с него глаз.
Он расплющил папиросу и, подойдя к ней, молча встал рядом, засунув руки в карманы. Лицо его не выражало ничего, кроме презрительной усмешки.
Глядя на него, она тихо поднялась. Она стояла смирно, словно его глаза держали ее на привязи.
— Раздевайся, — сказал он.
Молча, не сводя с него взгляда, она разделась.
Он стоял и смотрел на нее. Она не думала о моральных законах, по которым жило поколение ее родителей. Но на мгновение они все
Два матроса держали за руки чернобородого капитана судна. Он стоял, уставившись на свои сапоги.
Матросы смотрели на великана в кожаной куртке, ожидая приказаний. Тот достал из кармана какой-то список, поднес его к лицу капитана, указав через плечо на Лео, спросил:
— Кто из них вот этот?
Капитан указал на одно из имен в списке. Кира увидела, как глаза великана расширились, выражая что-то, что Кира не смогла понять.
— Кто эта девушка? — спросил он.
— Не знаю, — ответил капитан. — Ее нет в списке пассажиров. Она пришла в последний момент — с ним.
— Здесь семнадцать контрреволюционных крыс, и все они хотели смыться из страны, товарищ Тимошенко, — сказал матрос.
Товарищ Тимошенко ухмыльнулся, мышцы его рук и плеч напряглись.
— Думали, что вам удастся улизнуть? От меня, красного балтийца Степана Тимошенко?
Капитан все смотрел на свои сапоги.
— Будьте начеку, — сказал товарищ Тимошенко. — Если что — сразу их в расход.
Он улыбнулся, зубы его засверкали сквозь туман, открытая, загорелая шея совершенно не чувствовала холодного пронизывающего ветра. Он повернулся и зашагал прочь, что-то насвистывая.
Когда оба судна поплыли, товарищ Тимошенко вернулся. По мокрой блестящей палубе он прошагал мимо Лео и Киры, стоящих в толпе других арестованных, и на мгновение остановился, глядя на них с непонятным выражением черных круглых глаз. Он прошелся взад-вперед и громко сказал, показывая на Киру:
— Девушка ни при чем. Он ее похитил.
— Но я же говорю вам… — начала было Кира.
— Заткни рот своей потаскушке, — медленно сказал Тимошенко; по взгляду, которым он обменялся с Лео, казалось, что он все понял.
На горизонте показался Петроград, словно бесконечная линия низких домов, вытянувшаяся вдоль края холодного серого неба. Купол Исаакиевского собора напоминал потускневший золотой мячик, разрезанный надвое, и походил на бледную луну, застрявшую в дыме фабричных труб.
Лео и Кира сидели на катушке каната. Позади них сидел и курил рябой матрос, положив руку на револьвер.
Они не заметили, как он ушел. К ним подошел Степан Тимошенко. Он таинственно посмотрел на Киру и прошептал:
— Когда мы высадимся на берег, нас будет ждать фургон. Ребята будут заняты, и когда они отвернутся — уходи.
— Нет, — сказала Кира, — я останусь с ним.
— Кира! Ты…
— Не будь дурой, ему уже не поможешь.
— Отпустив меня, вы от него за это никаких признаний не дождетесь.
Тимошенко ухмыльнулся:
— Ему не в чем признаваться. А я не хочу, чтобы дети вмешивались в то, в чем ни черта не понимают. Смотрите, гражданин, чтобы ее уже не было, когда будем садиться в фургон.
Кира посмотрела в его круглые черные глаза; они приблизились к ней, когда он сквозь зубы прошептал:
— Из ГПУ легче вызволить одного, чем двоих. Я там буду сегодня около четырех. Придешь и спросишь Степана Тимошенко. Тебе никто ничего не сделает. Гороховая, два. Может быть, у меня будет что тебе сообщить.
Он не стал дожидаться. Он ушел и заодно дал в морду рябому за то, что тот оставил арестованных одних.
Лео прошептал:
— Не осложняй дело для меня. Уходи. И держись подальше от Гороховой, два.
Когда город был уже близко, он поцеловал ее. Ей было трудно оторваться от его губ, словно они примерзли к стеклу.
— Кира, как тебя зовут полностью? — прошептал он.
— Кира Аргунова. А тебя?
— Лео Коваленский.
* * *
— Я была у Ирины. Мы проговорили и не заметили, что было уже слишком поздно возвращаться домой.
Галина Петровна безразлично вздохнула; в прихожей было холодно, и халатик на ее плечах вздрагивал.
— Зачем же нужно возвращаться домой в семь утра? Ты, наверное, разбудила бедную тетю Марусю, с ее-то кашлем…
— Я не могла уснуть. А тетя Маруся меня не слышала.
Галина Петровна зевнула и, шаркая, пошла к себе в спальню.
Она не волновалась, потому что Кира действительно несколько раз оставалась ночевать у двоюродной сестры.
Кира присела, руки ее безвольно упали на колени. До четырех еще оставалась уйма времени. Она должна была быть в ужасе, и действительно испытывала его. Но вместе с ним внутри ее выросло что-то, невыразимое словами, что гремело беззвучным гимном и даже смеялось. Лео был заперт в застенке на Гороховой, 2, а ей казалось, что он все еще прижимает ее к себе.
* * *
Дом номер 2 по улице Гороховой был бледно-зеленым, словно гороховый суп. Краска и штукатурка облупились. На окнах не было ни занавесок, ни решеток. Словно мертвые, они смотрели на пустынную улицу. Здесь расположилось Петроградское ГПУ.
