С блестящей уверенностью Виктор выполнял роль хозяина вечеринки. Пока он стремительно двигался по комнате, развлекая гостей, темные глаза Вавы смотрели на него с обожанием и безоговорочно признавали его право распоряжаться вечеринкой. Каждый раз, когда звонил звонок, она выбегала в прихожую и вскоре возвращалась оттуда с застенчиво улыбающейся парой, которая входила, потирая руки и стыдясь своей поношенной одежды. За ними торжественно следовала важная горничная с дровами, которые аккуратно складывала возле камина.
Коля Смяткин, светловолосый, круглолицый молодой человек с располагающей улыбкой, служивший в Табачном тресте, сказал:
— Я слышал… Все говорят… что у нас будет сокращение штатов в следующем месяце. Об этом все говорят. Может (Зыть, меня уволят, а может, и нет. Но все равно как-то не по себе от этого…
Какой-то высокий господин в золотом пенсне и с глазами вечно недоедающего философа печально произнес:
— А у меня прекрасное место в архиве. Хлеб выдают почти каждую неделю. Но я боюсь, что мое место заполучит одна женщина
— она любовница коммуниста и…
Кто-то тронул его за локоть и показал на Андрея, который стоял у камина и курил. Высокий господин закашлялся, почувствовав себя неловко.
Рита Экслер была единственной курящей женщиной среди гостей. Она растянулась на диване, положив ноги на подлокотник. Юбка ее задралась, обнажая колени, рыжая челка нависла над бледно-зелеными глазами. В ее накрашенных губах дымилась сигарета. Ее родителей убили во время революции. Она вышла замуж за красного командира, но через два месяца развелась с ним. Она была некрасива, но использовала свою невзрачность настолько умело, что даже самые красивые девушки признавали в ней опасную соперницу.
Лениво потянувшись на диване, она медленно произнесла:
— Сейчас я расскажу вам кое-что забавное. Мой возлюбленный написал мне из Берлина…
В тот же момент к ней обратились любопытные взгляды всех присутствующих.
— Так вот что, в Берлине есть кафе, которые открыты всю ночь. Забавно, не правда ли? Их называют «ночные ресторанчики». А в самом известном из них знаменитая артистка Рикки Рей танцевала с шестнадцатью голыми танцовщицами, ну совершенно голыми… За это ее… арестовали… А на следующем представлении она и ее девушки вышли на сцену строем. На них были лишь шифоновые трусики, две золотистые полоски, едва прикрывающие грудь, и огромные шляпы. При этом считалось, что они были одеты… Забавно, не правда ли?
Она засмеялась, загадочно глядя на слушавших ее гостей, и ее взгляд задержался на Лео. Впрочем, она приметила его с того момента, как он вошел в комнату. В ответ Лео посмотрел на нее прямым насмешливым взглядом, полным понимания. Этот взгляд и обидел ее, и приободрил.
Угрюмая анемичная девушка, которая, скучая, сидела в углу, старательно пряча свои ноги, обутые в тяжелые валенки, как-то неуверенно, словно не чувствуя собственного голоса, сказала:
— За границей… я слышала… нет продовольственных карточек, кооперативов и всего такого. Просто идешь в магазин и, когда хочешь, покупаешь хлеб, картошку и даже сахар. Лично мне даже не верится.
— Говорят также, что там и одежду покупают без всяких профсоюзных заказов.
— У нас нет будущего, — заявил философ в золотом пенсне. — Мы погрязли в ублажении плоти. А судьба России всегда зависела от ее духа, а теперь у России нет ни Бога, ни души.
— А вы слышали о Мите Веселкине? Он хотел на полном ходу спрыгнуть с трамвая и попал под него. Ему еще повезло что отрезало только руку.
— Запад потерял все свое значение, — сказал Виктор. — Старая цивилизация обречена. Старое, уже никого не устраивающее содержание лишь облекается в новые формы. Да, сейчас нам трудно, но мы строим новое общество. За нами — будущее.
— Я простудилась, — сказала угрюмая девушка. — Через профсоюз маме выдали талон на галоши, но в кооперативе не было моего размера. Мы пропустили очередь и должны ждать еще три месяца, и я простудилась.
— У Веры Бородиной взорвался примус, прямо в руках. Она ослепла, а ее лицо — это что-то ужасное, словно она была на войне.
— А я купил себе галоши в частной лавке, — с гордостью сказал Коля Смяткин. — А теперь боюсь, что поспешил. Что, если меня уволят?
— Вава, может, подкинуть дров? Комната до сих пор… не прогрелась.
— Беда нашего времени в том, — сказала Лидия, — что в нас нет ничего духовного. Люди утратили даже простую веру.
— В прошлом месяце у нас уже было сокращение штатов, но оно меня не коснулось, потому что я — общественный активист. Я учу неграмотных по вечерам, это моя клубная обязанность, и все знают, что я — сознательный гражданин.
— А я являюсь заместителем секретаря клубной библиотеки,
— сказал Коля Смяткин. — Я бесплатно работаю там три вечера в неделю, и это спасло меня от последнего сокращения. Но на этот раз, боюсь, они уволят или меня, или одного моего приятеля — он работает заместителем секретаря в двух библиотеках.
— Когда у нас будет сокращение, — сказала анемичная девушка,
— я боюсь, что они уволят всех, чьи жены или мужья работают. А у Миши такая прекрасная работа в Пищетресте. Мы с ним думаем, не лучше ли нам будет развестись. Нет, нет, мы, как и раньше, будем жить вместе. Пожалуй, мы так и сделаем,
— Моя карьера — это мой долг перед обществом, — сказал Виктор. — Я решил стать инженером, потому что эта профессия сейчас крайне необходима нашей великой республике.
Сказав это, он посмотрел на Андрея, чтобы убедиться, что тот его услышал.
— Я изучаю философию, — сказал Лео, — потому что пролетариату РСФСР совершенно не нужна эта наука.
— Между прочим, —- вдруг сказал Андрей, нарушив воцарившуюся неловкую паузу, — некоторым философам может пригодиться пролетариат РСФСР.
— Может быть, — сказал Лео. — А может быть, я сбегу за границу, наймусь к эксплуататору-миллионеру и стану любовником его красавицы-жены.
— Уж в этом вы точно преуспеете, — заметил Виктор.
— У нас все еще холодно, — вдруг торопливо вмешалась Вава. — Давайте же танцевать, так мы сможем согреться. Лидия, дорогая…
Она заискивающе и просяще посмотрела на Лидию. Та со вздохом поднялась и неохотно села за пианино. Среди гостей она была единственная с музыкальным образованием. Она смутно подозревала, почему ее постоянно приглашали на те немногие печеринки, которые все еще устраивались в Петрограде. Она потерла свои замерзшие пальцы и яростно, уверенно ударила по клавишам. Зазвучала популярная мелодия под названием «Джон Грэй».
Историки напишут, что «Интернационал» был великим гимном революции. Но у жителей революционных городов были свои гимны. В будущем петроградцам еще не раз вспомнятся те дни голода, борьбы и надежды, которые проходили под звуки судорожно-ритмичного «Джона Грэя».
