— Я хочу жить! Жить!
Она бессильно откинулась на подушку, по которой, словно змеи, расползлись ее волосы. Рука бессильно перевесилась через край кровати. Из губ появился большой красный пузырь. Когда он лопнул, изо рта потекла какая-то вязкая темная жидкость, клокоча где-то внутри, словно вода в лопнувшей трубе; тихонько струясь по подбородку, она стекала на грудь. Мария Петровна лежала неподвижно.
Кира почувствовала, что кто-то схватил ее за руку. Василий Иванович, уткнувшись ей в бедро, беззвучно зарыдал. Она лишь видела, как вздрагивают его седые волосы.
Ася, сидевшая в углу за креслом, тихонько, монотонно плакала. Кира не плакала.
Когда Кира вернулась домой, Лео сидел возле примуса, разогревая ужин, и кашлял.
* * *
Они сидели за маленьким столиком в темном углу ресторана. Андрей, встретив Киру в институте, пригласил ее сюда попить чаю с «настоящими французскими пирожными». В ресторане почти никого не было. С улицы сквозь витрину заглядывали любопытные, недоверчиво и с неприязнью рассматривая людей, которые могли позволить себе посидеть в ресторане. За столиком в середине зала какой-то человек в огромной шубе держал перед веселой дамочкой блюдо с пирожными, а она, не зная, какое выбрать, шевелила над блюдом унизанными бриллиантами пальцами.
В ресторане пахло резиной и лежалой рыбой. С центральной люстры свисали длинные полосы коричневой липкой бумаги, покрытые черными точками попавшихся в них мух. Они покачивались всякий раз, когда открывалась дверь на кухню, на стене которой висел портрет Ленина, украшенный бантами из оберточной бумаги.
— Кира, я чуть было не нарушил свое обещание и хотел прийти к тебе. Я… беспокоюсь. Ты такая… бледная. Кира, что-нибудь случилось?
— Дома… небольшие неприятности.
— Я достал билеты на «Лебединое озеро». Искал тебя, но ты ни разу не появилась на лекциях.
— Прости. А что, балет тебе понравился?
— Я не пошел.
— Андрей, мне кажется, Павел Серов что-то замышляет против тебя.
— Может быть. Я никогда не любил его. В то время, когда партия борется со спекулянтами, он поощряет их. Я узнал, что он сам купил у контрабандиста свитер.
— Андрей, а почему твоя партия отрицает право человека на жизнь, пока его не убили?
— Ты имеешь в виду себя или Серова?
— Себя.
— В нашей борьбе, Кира, нет воздержавшихся.
— Вы можете провозгласить, что имеете право на убийство. Так всегда делали все, кто за что-либо боролся. Но разве можно лишать нормальной жизни тех, кто все еще жив?
Она посмотрела на его безжалостное лицо, на темные треугольники на впалых щеках, на напряженные мышцы его лица.
Он ответил:
— Когда кто-то может вынести любые страдания сам, он обязательно находит силы вынести страдания других. Это закон военного времени. Мы живем на рассвете огромного нового солнца, доселе невиданного. Мы — его первые лучики. Мы несем на себе страдания не только всех прошлых, но и будущих поколений. Каждая минута наших нынешних страданий превратится в десятилетия счастья для будущих поколений.
Официант принес чай и пирожные.
Когда она подносила пирожное ко рту, рука ее непроизвольно дернулась, выдавая испуганную торопливость, не объяснимую одной лишь жадностью до редкого угощения.
— Кира! — воскликнул Андрей и выронил ложку.
Она испуганно уставилась на него.
— Кира! Почему ты не сказала мне?
— Андрей… я не понимаю, о чем ты го… — начала было она, заранее зная, что он уже догадался.
— Подожди, не ешь это. Официант! Принесите тарелку горячего супа. Затем — полный обед, несите все, что у вас есть! Да поживее! Кира, я не знал… не знал, что ты в таком состоянии.
— Я пыталась найти работу… — сказала она, слабо, беспомощно улыбнувшись.
— Почему же ты не сказала мне?
— Ведь ты бы не стал использовать свое положение, чтобы помогать друзьям?
— Но это… совсем другое, Кира, это…
Она впервые видела его таким испуганным. Он вскочил и про-бормотал:
— Извини, я сейчас.
Он прошел через весь зал к телефону. До нее доносились обрывки телефонного разговора. «Товарища Воронова, срочно… Андрей Таганов… На совещании? Так вызовите его! Товарищ Воронов?.. Немедленно… Да. Мне это безразлично… Значит, утвердите еще одно… завтра же утром! Да… Спасибо, товарищ Воронов. До свидания».
Вернувшись к столу, он улыбнулся ей.
— Ну вот, завтра выйдешь на работу в дирекции Дома Крестьянина. Работа не бог весть какая, но это первое, что попалось, она не покажется тебе трудной. Будь там завтра в девять утра. Скажешь, что от товарища Воронова, он все знает. А сейчас — вот, возьми.
И, распахнув бумажник, он вынул оттуда пачку банкнот и сунул ей в руку.
— О, Андрей, я не могу.
— Если не можешь для себя, возьми для тех, кому они действительно нужны. Наверняка твоей семье сейчас трудно.
Она подумала о том, кто остался дома и кому эти деньги были нужны, и решила взять их.
XV
Кира спала, запрокинув голову, и на ее подбородок маленьким треугольничком запрыгнул отсвет уличного фонаря. Ресницы ее были неподвижны. На слегка приоткрытых, словно у ребенка, губах застыло что-то вроде улыбки, доверчивой и робкой.
Будильник заверещал в 6.30 утра. Он звонил так ежедневно уже два месяца.
Еще не проснувшись, чувствуя, будто проваливается в ледяную пропасть, Кира первым делом схватила будильник и заткнула при первом же истеричном взвизге — чтобы не разбудить Лео; затем, покачиваясь и дрожа от холода, она немного постояла; звон будильника все еще звучал в ушах, словно оскорбительные слова. Все ее тело протестовало, мышцы болели, будто какая-то тяжелая болезнь гнала ее обратно в постель; холодный пол горел у нее под ногами.
Затем на ощупь, в темноте, она побрела в ванную, едва удерживаясь от соблазна снова забраться в постель. Все еще с закрытыми глазами она нащупала кран, из которого медленной струйкой текла иода — ее не закрывали на ночь, чтобы она не замерзла в трубах. Одной рукой она несколько раз плеснула себе в лицо ледяной водой, опираясь другой на край раковины, чтобы не упасть.
Затем, все-таки открыв глаза, она стащила с себя ночную рубашку. От ее теплого тела шел пар. Стуча зубами, Кира попыталась улыбнуться и тем самым внушить себе, что она уже проснулась и худшее — позади.
Кира оделась и проскользнула обратно в спальню. Она не зажгла свет. На столе, на фоне утренней мглы, приникшей к окнам, чернел силуэт примуса. Она зажгла спичку и, заслоняя собой сает пламени, начала лихорадочно накачивать керосин. Примус не зажигался. Часы тикали в темноте, подгоняя ее. Кусая губы, она яростно качала. Наконец примус зажегся, и она поставила на него чайник.
