— Но я работаю, — сказал Александр Дмитриевич кротко.
— Конечно, — сказала Галина Петровна, — я получаю паек получше, потому что я принадлежу к привилегированному классу педагогов. Я веду очень большую общественную работу. Ты знаешь, Лео, я ведь была избрана заместителем секретаря педсовета? Очень отрадно сознавать, что наша власть ценит такое качество в человеке, как умение быть лидером. Я даже произнесла речь по методологии современного образования на межклубном собрании, где Лидия так восхитительно сыграла «Интернационал».
— Конечно, — сказала Лидия скорбно, — «Интернационал». Я тоже работаю. Музыкальным директором и аккомпаниатором в рабочем клубе. Фунт хлеба в неделю, бесплатный проезд в трамвае и, иногда, деньги, те, что остаются от взносов каждый месяц.
— Лидия трудно поддается влиянию, — вздохнула Галина Петровна.
— Но я играю «Интернационал», — сказала Лидия, — и Красный похоронный марш — «Вы жертвою пали», и клубные песни. Мне даже аплодировали, когда я сыграла «Интернационал» на собрании, где мама произнесла речь.
Кира устало поднялась, чтобы приготовить чай. Она подкачала примус, поставила на него чайник и стала задумчиво смотреть на него — и сквозь шипение пламени доносился гремящий, громкий голос Галины Петровны, которая говорила ритмично, словно обращаясь к классу:
— …да, дважды, представляете? Дважды упомянули в ученической стенгазете, как одну из трех самых современных и сознательных педагогов… Да, у меня есть кое-какое влияние. Когда эта наглая молодая преподавательница попыталась управлять школой, то ее быстро уволили. И, будьте уверены, я нашла, что сказать по этому поводу…
Кира не услышала остальное. Она задумчиво смотрела на письмо, что лежало на столе. Когда она снова услышала голос, то говорила уже Лидия:
— …духовное утешение. Я знаю. Мне открылось это. Есть вещи, которые наш смертный разум не может постичь. Спасение святой России придет от веры. Это уже предсказывалось. Терпением и долгим страданием искупим мы грехи наши…
За дверью Мариша завела свой граммофон, который запел «Джона Грэя». Это была новая пластинка, и быстрые звуки песенки весело плясали, резко пощелкивая.
Джон Грэй был парень бравый,
Китти была прекрасна…
Кира сидела, подперев подбородок рукой, пламя примуса слегка трепетало от ее дыхания. Она улыбнулась вдруг очень мягко и сказала:
— Мне нравится эта песня.
— Эта вульгарная, ужасная песня, настолько заигранная, что меня тошнит от нее? — Лидия задохнулась от негодования.
— Да… Даже если она и заигранная… В ней есть такой милый ритм… такие щелчки… словно вгоняют заклепку в сталь…
Она говорила мягко, просто, слегка беспомощно, она редко говорила так со своей семьей. Она подняла голову и посмотрела на них и — они никогда раньше не видели ее такой — в ее глазах были мольба и боль.
— Все еще думаешь о своей инженерии, не так ли? — спросила Лидия.
— Иногда, — прошептала Кира.
— Не могу понять, что с тобой такое, Кира, — прогрохотала Галина Петровна. — Ты никогда не бываешь довольна. У тебя прекрасная работа, легкая и хорошо оплачиваемая, а ты хандришь из-за какой-то своей детской мечты. Экскурсионные гиды, так же, как и учителя, считаются не менее важными людьми, чем инженеры, в наше время. Это — очень почетная и ответственная должность и, к тому же, делает огромный вклад в строительство общества — и разве это не более интересное дело — строить из живых умов и идеологий, чем из кирпичей и стали?
— Ты сама виновата, Кира, — сказала Лидия. — Ты всегда будешь несчастлива, так как ты отказалась от утешения верой.
— Что толку, Кира? —вздохнул Александр Дмитриевич.
— А кто сказал, что я — несчастлива? — резко дернув плечами, громко спросила Кира; она поднялась, взяла папиросу и прикурила, нагнувшись к пламени примуса.
— Кира всегда была неуправляемой, — сказала Галина Петровна, — хотя, казалось бы, именно сейчас, в наше время, надо бы перестать витать в облаках.
— Какие у вас планы на эту зиму, Лео? — внезапно, с безразличием и словно не ожидая ответа, спросил Александр Дмитриевич.
— Никаких, — сказал Лео. — Ни на эту, ни на какую-либо другую зиму.
— Я видела сон, — сказала Лидия, — про ворону и зайца. Заяц перебегал дорогу, а это — дурное знамение. Но ворона сидела на дереве, похожем на огромную белую церковную чашу.
— Возьмите, например, моего племянника Виктора, — сказала Галина Петровна. — Вот вам умный, современный молодой человек. Он этой осенью заканчивает институт, и у него уже есть отличная работа. Кормит всю семью. В нем нет ничего сентиментального. Он прекрасно воспринимает современную реальность. Он пойдет далеко, этот мальчик.
— Но Василий не работает, — заметил Александр Дмитриевич тихим, монотонным голосом.
— Василий всегда был непрактичным, — заявила Галина Петровна.
Александр Дмитриевич вдруг как-то совсем не к месту сказал:
— У тебя красивое, красное платье, Кира.
Она устало улыбнулась:
— Спасибо, папа.
— Ты плохо выглядишь, дочка. Устала?
— Нет. Не очень. Я чувствую себя прекрасно.
Голос Галины Петровны перекрыл шум примуса:
— …а ведь только лучших учителей хвалят в стенгазете, знаете ли. Наши ученики очень строги и…
Поздно ночью, когда гости ушли, Кира взяла письмо с собой в ванную и распечатала его. В нем было всего две строки:
«Кира, любимая.
Пожалуйста, прости меня за то, что я написал тебе.
Позвони мне, пожалуйста.
Андрей».
На следующий день Кира провела две экскурсии. Придя домой, она сказала Лео, что ее уволят, если она не придет на собрание гидов в этот вечер. Она надела красное платье. На площадке она чмокнула Лео в щеку; он стоял и смотрел, как она уходит. Она помахала ему рукой, прыгая через ступеньки с холодной, радостной усмешкой. На углу улицы она открыла кошелек, достала маленький флакончик из Франции и подушила свои волосы. Она запрыгнула в трамвай, идущий на полной скорости, и встала, держась за кожаный ремешок, наблюдая, как мимо проплывают светофоры. Она вышла и пошла легко и быстро, с холодной решимостью по направлению к дворцу, где размещался райком партии.
Кира беззвучно взбежала по мраморной лестнице флигеля и резко постучала в дверь.
Когда Андрей открыл дверь, она засмеялась, целуя его:
— Я знаю, я знаю, я знаю… Не говори этого… Я хочу, чтобы ты простил меня сначала, а потом я объясню все.
Он счастливо прошептал:
— Ты прощена. Не надо ничего объяснять.
Она не стала объяснять. Она не дала ему возможности пожаловаться ей. Она закружилась по комнате, а он пытался поймать ее. Материя ее пальто обдала холодом его руки, холодом и ароматом летнего ночного воздуха. Он только успел прошептать:
