Серов торжествующе захихикал:
— Ну что, могу я себе это позволить? А? Могу?.. Павел Серов способен сейчас на все!.. Он может позволить себе все что угодно!.. Он может купить вас всех с потрохами!
Кто-то залез под стол и начал рыться в ящике в поисках непочатых бутылок.
Послышался стук в дверь.
— Войдите! — прорычал Серов. Никто не входил. В дверь снова постучали. — Какого черта? Что вам нужно? — Шатаясь, он подошел к двери и рванул ее на себя.
В коридоре стояла полная женщина с мертвенно-бледным лицом. Это была соседка Павла. На ней была длинная фланелевая ночная рубашка. Женщина вся дрожала, сжимая в руке концы старой шали, которая была накинута на ее плечи, и смахивая нависающие на сонные глаза пряди седых волос.
— Товарищ Серов, — захныкала она в негодовании, — прекратите весь этот шум, пожалуйста. В такой поздний час… сегодня у вас, молодежи, совсем нет совести… вы не боитесь Бога… нет, вы…
— Иди своей дорогой, бабуля, давай, иди откуда пришла! — в приказном тоне рявкнул Серов. — Иди ложись, накройся подушкой и не возмущайся. А может, хочешь прокатиться до ГПУ?
Женщина поспешно развернулась и, крестясь, засеменила прочь.
Товарищ Соня сидела и курила в углу возле окна. На ней был сшитый на заказ зеленый френч с карманами на груди и на бедрах; несмотря на то, что френч был из дорогой импортной ткани, Товарищ Соня не обращала внимания, что пепел падает прямо на него. Девушка, сидящая рядом, заунывно вопрошала вполголоса:
— Скажи, Соня, почему ты сняла с должности Дашку? Ей необходима была эта работа, она действительно…
— Я не обсуждаю подобные вопросы в нерабочее время, — холодно ответила Товарищ Соня. — Кроме того, я всегда поступаю во благо коллектива.
— Конечно же, я не сомневаюсь в этом, но послушай, Соня…
Товарищ Соня заметила Павла Серова, который стоял, пошатываясь, возле дверей. Оборвав девушку на полуслове, она встала и направилась к Павлу.
— Сюда, — сказала Товарищ Соня, поддерживая Павла своей крепкой рукой и подводя его к креслу. — Тебе лучше сесть. Вот так. Давай я тебя усажу поудобнее.
— Соня, ты — настоящий друг, — пробормотал Павел, в то время как Соня подкладывала ему под спину подушку, — ты настоящий друг. Ты бы не стала кричать на меня, если бы я захотел слегка пошуметь, ведь правда?
— Конечно.
— Ты же, в отличие от некоторых присутствующих здесь подлецов, не считаешь меня пьяницей, правда?
— Конечно же, не считаю, Павел. Некоторые просто не ценят тебя.
— Точно. В этом-то все и дело. Меня не ценят. Я великий человек. Я скоро буду великим человеком. Но они этого не знают. Никто этого не знает… Я буду очень могущественным человеком. Да по сравнению со мной всякие иностранные капиталисты станут просто ничтожеством… Да, именно ничтожеством… Я буду отдавать приказы самому товарищу Ленину.
— Павел, наш великий вождь умер.
— Да, верно. Товарищ Ленин умер… Ну и что?.. Мне нужно выпить, Соня. Мне очень плохо. Товарищ Ленин мертв.
— Все хорошо, Павел. Но тебе лучше не пить сейчас.
— Но мне очень плохо, Соня. Никто не ценит меня.
— Я ценю тебя, Павел.
— Ты — настоящий друг. Ты — самый настоящий друг, Соня… На тахте Виктор обнимал Маришу. Она хихикала, считая пуговицы на пиджаке Виктора; на третьей пуговице Мариша сбилась со счета и начала все сначала.
— Ты — благороден, Виктор, — шептала она, — ты — порядочен и хорошо воспитан. Вот за что я люблю тебя. А я всего-навсего жалкое отродье. Моя мать была раньше кухаркой… Я помню, что много-много лет назад она работала в большом доме, у хозяев были лошади, кареты и ванная комната, а я помогала матери чистить на кухне овощи. В том доме жил элегантный юноша, сын хозяев. Ах! Какие красивые наряды он носил. Он говорил на разных иностранных языках и выглядел, прямо как ты. Я даже никогда не осмеливалась смотреть на него. И сейчас мой кавалер — благородный молодой человек. — Она расплылась от счастья в улыбке. — Забавно, правда? У меня, Маришки, чистильщицы овощей, такой кавалер!
— Замолчи, — сказал Виктор и поцеловал ее, его одолевал сон. Какая-то девушка, стоявшая в темноте над ними, посмеиваясь, спросила:
— Когда же вы собираетесь расписаться в ЗАГСе?
— Отстань, — отмахнулась от нее Мариша. — Когда-нибудь распишемся. Мы уже помолвлены.
Товарищ Соня подтащила поближе к Серову кресло. Павел положил голову на ее колени, и она стала поглаживать его волосы.
— Ты — редкая женщина, Соня, — бормотал Павел, — редкая… Ты же понимаешь меня…
— Конечно, Павел. Я всегда говорила, что ты самый талантливый и самый способный из всех нас.
— Ты — чудесная женщина, Соня. — Он принялся целовать ее, причитая: — Никто не ценит меня.
Потом повалил ее на пол, склоняясь над мягким, тяжелым телом.
— Мужчина нуждается в женщине… — шептал он, — понимающей, сильной и крепкой женщине… Я не понимаю, кому нравятся все эти тощие кикиморы?.. Мне нравятся такие женщины, как ты, Соня…
Они не заметили, как оказались в маленькой кладовой, расположенной между комнатой Павла и квартирой соседей. Приглушенный лунный свет проникал через затянутое паутиной окно и освещал груду ящиков и корзин. Павел прислонился к плечу Товарища Сони, при этом он, запинаясь, приговаривал:
— Они считают Павла Серова ублюдком без рода и племени, удел которого — жрать всю жизнь помои… Ну, ничего. Я покажу им! Павел Серов покажет им, в чьих руках власть… Я знаю один секрет… Великий секрет, Соня… Но я тебе его не открою… Соня, ты всегда мне нравилась… Я всегда хотел, чтобы при мне была такая женщина, как ты, Соня… мягкая и спокойная…
Когда Павел попытался пристроиться на перевернутой вверх дном плетеной корзине, груда ящиков покачнулась и с грохотом рухнула на пол. Разгневанные соседи стали яростно барабанить в стену.
Но Товарищ Соня и Павел Серов уже лежали на полу, не обращая на это никакого внимания.
V
Продавец, утерев рукой нос, завернул в газету фунтовый кусок масла. Он отрезал этот кусок от полурастаявшего большого желтого круга, который лежал на крышке стоявшего перед ним на прилавке деревянного бочонка; затем продавец вытер нож о фартук, который некогда был белым. Его тусклые глаза слезились; узкие губы образовывали впадину на морщинистом лице щеки; вытянутый подбородок зловеще нависал над слишком высоким прилавком, который скрывал его иссохшие мощи, облаченные в старый синий свитер. Продавец фыркнул и, осклабившись, выставил на показ хорошенькой покупательнице в голубой шляпке, украшенной бутафорскими вишенками, два сломанных почерневших зуба:
— Гражданка, это лучшее масло в городе, самое лучшее масло.
На прилавке возвышалась пирамида, выложенная из кирпичиков неприглядного черного и серого хлеба. Сверху была подвешена гирлянда из салями, кренделей и сушеных грибов. Грязные медные чашки допотопных весов и пыльная рама единственного в магазине узенького окна были облеплены мухами. Над окном с улицы была прилажена вывеска, забрызганная первым сентябрьским дождем:
