— Добрый вечер, Андрей. Не помешал?
— Входи. Рад тебя видеть. Я уже думал, ты совсем забыл старого друга.
— Ничего подобного, — возразил Тимошенко. — Я ничего не забыл. — Пошатываясь, Степан ввалился в комнату, закрывая за собой дверь. — Я все помню… Хотя некоторые из моих старых друзей с радостью забыли бы обо мне… Я не имею в виду тебя, Андрей. Ни в коем случае.
— Садись, — предложил Андрей. — Снимай куртку. Не замерз?
— Кто, я? Я никогда не мерзну. А если бы я когда-нибудь замерз, мне бы пришлось туго, поскольку это вся моя одежда… Я сниму с себя эту чертову куртку. Повесь… Хорошо, я сяду. Уверен, ты хочешь меня усадить, потому что считаешь меня пьяным.
— Ну что ты? — оправдывался Андрей. — Просто…
— Да, я немного пьян. Я не видел тебя несколько месяцев. Где я только не был. Ты не в курсе, что меня выгнали из ГПУ?
Андрей, глядя на чертежи, утвердительно кивнул.
— Так вот, — продолжал Тимошенко, усевшись поудобнее и вытянув ноги, — они вышвырнули меня. Только представь, я — и недостаточно надежен и революционен. Степан Тимошенко, красный балтиец.
— Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовал Андрей.
— Не нужно меня жалеть. Все это просто смешно… — Тут взгляд Степана упал на лепной карниз. — У тебя забавная квартирка. Неплохо для коммуниста.
— Мне все равно, — заметил Андрей. — Я бы переехал, но сейчас очень трудно найти жилье.
— Да уж, — согласился Тимошенко и без всякой причины разразился громким смехом. — Трудно для Андрея Таганова. А для товарища Серова, например, раз плюнуть. И для всех тех ублюдков, которые пользуются партбилетом, как мясник ножом. Им ничего не стоит вышвырнуть какого-нибудь бедолагу из квартиры прямо на улицу, в январскую стужу.
— Ты мелешь чепуху, Степан… Чего-нибудь поешь?
— Нет, не хочу… К чему ты клонишь, придурок? Думаешь, я умираю с голоду?
— Ну что ты, у меня и в мыслях…
— Я неплохо питаюсь. И у меня всегда есть что выпить. Я много пью… А сюда я пришел для того, чтобы присмотреть за Андрюшкой. Андрюшка нуждается в заботе. За ним просто необходимо присматривать.
— О чем ты говоришь?
— Ни о чем. Ни о чем, дружище. Просто так. Неужели мне и сказать нельзя? Неужели ты такой же, как все? И хочешь, чтобы мы погрязли в пустой болтовне?
— Вот, возьми, — протянул Андрей подушку, — положи под голову и расслабься. Отдохни. Ты неважно себя чувствуешь.
— Кто, я? — Тимошенко схватил подушку и, запустив ею в стену, расхохотался. — Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Я чувствую себя превосходно. Я свободен и независим. Никаких забот. Никаких больше забот.
— Степан, приходи ко мне почаще. Мы были с тобой друзьями. Мы могли бы помогать друг другу и сейчас.
Тимошенко подался вперед и уставился на Андрея.
— Я не смогу ничем тебе помочь, малыш, — мрачно ухмыльнулся он. — Было бы правильно с твоей стороны взять и вычеркнуть из своей жизни меня и все, что со мной связано, а затем начать подхалимничать, выслуживаясь перед большим начальством. Но ты этого не сделаешь. И поэтому я ненавижу тебя, Андрей. И именно поэтому я хотел бы, чтобы ты был моим сыном. Только у меня не будет сына. Мои сыновья разбросаны по всем борделям СССР.
Степан бросил взгляд на лежащие на полу чертежи и, пнув ногой одну из книг, поинтересовался:
— Чем ты здесь занимаешься, Андрей?
— Я учусь. У меня не хватает времени на учебу, когда я занят в ГПУ.
— Значит, учишься? И сколько тебе еще учиться в институте?
— Гри года.
— Ого-го. Думаешь, пригодится?
— Пригодится что?
— Вся эта твоя учеба.
— Почему бы и нет?
— Я говорил тебе, что меня турнули из ГПУ? Да, я уже говорил тебе. Но они еще не выгнали меня из партии. Однако за ними не заржавеет. Я вылечу при первой же чистке.
— Я бы не паниковал раньше времени. У тебя еще есть возможность…
— Я знаю, о чем говорю. И ты сам прекрасно понимаешь это. Догадываешься, кто последует за мной?
— Кто же? — недоумевающе ответил Андрей вопросом на вопрос.
—Ты! — выпалил Тимошенко.
Андрей стоял и, скрестив на груди руки, смотрел на Степана.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он.
— Послушай, приятель, у тебя есть что-нибудь выпить? — поинтересовался Тимошенко.
— Абсолютно ничего нет. Ты слишком много пьешь, Степан, — заметил Андрей.
— Неужели? — затрясся от смеха Тимошенко; его гигантская тень на стене раскачивалась подобно маятнику. — Разве я много пью? А хочешь узнать, почему я пью? — Степан, пошатываясь, поднялся; он был на голову выше Андрея, его тень скользнула по стене к самому потолку. — Я тебя уверяю, молокосос, что, узнав причину, ты еще удивишься, что я пью так мало.
Степан потянулся почесать спину, при этом его слишком тесный под мышками свитер чуть не затрещал по швам. Неожиданно он заорал:
— В один прекрасный день мы совершили революцию. Мы заявили, что устали от голода, пота и вшей. И для того, чтобы расчистить дорогу к свободе, мы проливали кровь, перегрызали друг другу глотки, расшибали лбы. А что сегодня? Оглянись вокруг. Посмотри, что творится, товарищ Таганов, член партии с пятнадцатого! Ты видишь, в каких условиях живут наши братья и сестры? Видишь, что они едят? Доводилось ли тебе когда-нибудь быть свидетелем того, как умирающая с голоду женщина, харкая кровью, падает посреди тротуара? Мне приходилось видеть подобное. Видел ли ты, как мчатся по ночным улицам черные лимузины? Ты знаешь, кто в них сидит? Есть у нас в партии один такой справный парнишка. Смышленый хлопец с большими перспективами. Зовут его Павел Серов. Ты когда-нибудь видел его бумажник, который он открывает, чтобы купить шампанское очередной шлюхе? А задумывался ли ты над тем, откуда он берет эти деньги? Бывал ли ты когда-нибудь в «Зимнем саду»? Готов поспорить, что нечасто. Но если бы ты туда сходил, ты бы встретил там респектабельного гражданина Морозова, давящегося икрой. Ты спросишь, кто он? Всего-навсего заместитель управляющего Пищетрестом, Государственным пищетрестом Союза Советских Социалистических Республик. Мы — авангард мирового пролетариата, мы выступаем за свободу всех угнетенных! Да ты взгляни на нашу партию, на этих новоиспеченных коммунистов. Посмотри, как беззастенчиво собирают они урожай с полей, пропитанных нашей кровью. Нас же они считают ненадежными, недостаточно революционными и вышвыривают из партии как предателей. Нас обвиняют в троцкизме. Мы оказались лишними, потому что, свергнув царя, мы не отказались от своих взглядов и не потеряли совесть. Они пытаются от нас избавиться, потому что мы обвиняем их в том, что они проиграли сражение, задушили революцию, предали народ, оставив за собой власть, грубую и жестокую власть.
