— Послушай, папа, если ты ради шутки дал пятьсот долларов Эли Аткиксу, то другие пятьсот долларов должен дать мне на одно очень серьезное дело.
М-р Росс был неприятно удивлен. Очевидно, ему не надо было говорить Бэнни об этих деньгах.
— В чем дело, сынок?
— Я заходил к м-ру Ирвингу, папа, и ему очень сейчас трудно; нигде не может найти себе никакой работы. Дело в том, что всюду, куда он ни обращается, ему приходится говорить, что он в течение этих двух лет был преподавателем в Тихоокеанском Университете. А когда там наводят о нем справки, то ему в работе отказывают. Он убежден, что в университете кто-нибудь говорит, что он "красный".
— Очень возможно, — сказал м-р Росс. — Но ведь ты-то в этом не виноват.
— Нет, именно виноват, папа. Я один был с ним в близких отношениях и вызывал его на откровенные разговоры. Я думал, что все это останется между нами, но, очевидно, кто-то за нами следил и шпионил.
— Ну и что же? Он желает занять у тебя теперь денег?
— Нет. Я даже предлагал ему маленькую сумму, но он отказался. Но я знаю, что они ему очень нужны, и я говорил об этом с Гарри Сигером и Питером Нагелем. Они знают здесь несколько семейств рабочих и думают, что здесь можно было бы открыть рабочий колледж. Мы все считаем, что м-р Ирвинг — идеальный человек для ведения такого рода дела.
— Рабочий колледж? — переспросил м-р Росс. — Это для меня что-то новое.
— Колледж, в котором получали бы образование молодые рабочие.
— Но почему им не ходить в обыкновенные учебные заведения, в которых принимают решительно всех?
— Потому что в них не обучают ничему, что касается самых существенных для рабочих вопросов. И все факты передают в искаженном виде.
М-р Росс обдумывал слова сына.
— Ты хочешь сказать, сынок, что это такая школа, в которой кучка вас, "красных", будет обучать рабочих социализму и подобного рода вещам?
— Это не совсем так, папа. Мы не имеем в виду проповедовать те или другие доктрины. Мы хотим учить людей самостоятельно мыслить, во всем самим разбираться. Это всегда было заветной идеей м-ра Ирвинга. Он хочет, чтобы рабочие сами за себя думали.
Но все эти слова были бессильны скрыть от м-ра Росса самую суть дела.
— Они все, конечно, сделаются "красными", прежде чем выйдут из этого колледжа, — сказал он. — Я, конечно, ничего не имею против того, чтобы дать сейчас эти деньги м-ру Ирвингу, но только ты имей в виду, сынок, что это будет не очень-то добро с твоей стороны по отношению ко мне, если я буду тратить всю свою жизнь на добывание денег, а ты будешь тратить их на то, чтобы внушать рабочей молодежи, что я не имею на эти деньги никакого права.
Бэнни весело рассмеялся, и это было лучшее, что он мог в данном случае сделать. Но впоследствии он много-много раз думал об этих словах и все яснее и яснее отдавал себе отчет в том, насколько проницателен был его отец и как верно читал он в будущем.
Глава тринадцатая
"MОНАСТЫРЬ"
I
Бэнни читал и размышлял, стараясь разбираться в трудных вопросах, касавшихся отношений капитала к труду. Ему было ясно, что существующая система не могла продолжаться вечно, — богатства страны не могли постоянно выбрасываться на арену для того, чтобы из-за них дрались и чтобы они доставались наиболее жадным. И всякий раз, когда вы спрашивали себя — кто же мог бы изменить эту систему, ваш разум подсказывал вам только один ответ: это могли бы сделать только рабочие, вся та громадная масса рабочих, которая не обладала психологией "игроков" и которая на практике обучалась той истине, что богатство получается в результате тяжелого труда. В силу самой природы вещей рабочие могли одержать верх только при условии тесного единения друг с другом, а потому им необходимо было развивать солидарность, братство и кооперацию.
Таковы были основные убеждения "радикалов", и Бэнни с радостью ухватился за эту доктрину, дававшую возможность вырваться из тенет коммерции и войны. Нужно было организовать труд для того, чтобы он завладел промышленностью и перестроил ее на новых основаниях. Формула сама по себе была очень несложна и заслуживала полного доверия. Но — увы! Бэнни должен был сознаться, что применение ее на практике принесет массу осложнений. Строители нового общества не могли столковаться как относительно планов структуры этого общества, так и того, каким путем устранить со своей дороги старую систему. Они раскололись на бесконечное число партий и тратили большие дозы своей энергии на несогласия и споры. Бэнни думал, что по крайней мере здесь, в Южной Калифорнии, они могли бы от этого воздержаться, так как здесь и без того у рабочего движения было достаточно всякого рода врагов: все эти федерации работодателей, штрейкбрехеры, шпионаж, система преследований всякого рода и интенсивные старания всех этих политиков обратить закон против рабочих, — всего этого было вполне достаточно. Но, очевидно, молодые радикалы смотрели на это иначе и постоянно враждовали друг с другом.
Теперь все они волновались по поводу русской революции — события, которое потрясло рабочее движение во всем мире. В первый раз за всю историю рабочие захватили в свои руки власть над страной. Но как они использовали этот случай? Капиталистическая пресса рисовала все, что происходило в России, в самых, конечно, мрачных красках. По ее мнению, это был один сплошной кошмар. И однако ж, Советы продолжали существовать, и каждый новый день в их существовании был новым поражением газетной кампании. Рабочие не только могли стоять во главе правительства. Рабочие уже стояли во главе правительства. В этом не оставалось уже никаких сомнений.
В силу этого в каждой стране рабочее движение разбилось на две главные партии; члены одной считали, что рабочие их страны должны были последовать примеру русских рабочих — сорганизоваться и сейчас же начать все для этого делать; члены другой партии считали, что в их стране этого делать было нельзя, и все подобные попытки считали безумием. Такое разногласие проявлялось во всех решительно партиях, во всех мыслящих центрах. Социалисты подразделялись на тех, кто желал следовать России, и на тех, которые этого не желали, То же самое происходило и в партии анархистов и во всех остальных: одни желали предоставить Советам право действовать самостоятельно, оставив их в покое; другие желали помогать капиталистам их низвергнуть.
Для Бэнни эта борьба воплощалась в семье Менциесов. Папа Менциес был прежним, заграничным социал-демократом, активным работником в союзе портных. Из всех его детей две дочери разделяли убеждения их матери, набожной еврейки, верной традициям старины, проводившей дома все праздничные ни в слезах и молитвах о спасении душ домашних, которых Америка оторвала от веры их отцов и заставляла по субботам работать. Рашель и старший мальчик, Яков, были, как и отец, социалистами, а два младших — Джо и Икей — считались "представителями левого крыла" и требовали диктатуры пролетариата.
II
В один прекрасный день Бэнни получил от Рашели письмо.
