— Что такое, Поль?
— Я решил присоединиться к Коммунистической партии.
— О Поль! — На лице Бэнни выразился ужас. — Но почему?
— Потому что я верю в их тактику. Всегда верил, с самого того дня, когда побывал в Сибири. Я выжидал, потому что мне не хотелось вредить забастовщикам, а потом, когда я был арестован, я не имел возможности ничего предпринять без того, чтобы не скомпрометировать этим своих товарищей. Но теперь это уже никому, кроме как мне лично, повредить не сможет.
— Но, Поль, они тебя опять арестуют.
— Может быть. Но на этот раз они арестуют меня как коммуниста и будут судить как такового.
— Но они уж стольких обвинили и сослали!
— Это единственный способ придать делу широкую огласку, сделать его популярным. Сейчас я — никому не известный рабочий, и никто не обращает внимание на то, что я говорю или думаю. Но раз меня будут судить как коммуниста, то я этим заставлю говорить и думать о наших идеях.
Бэнни украдкой взглянул на Руфь. Ее широко раскрытые, испуганные глаза были уставлены на брата, руки судорожно стиснуты. Она так же смотрела на него, когда он уезжал на войну.
— И ты уверен, что ты не мог бы найти для себя никакого более важного дела? — спросил Бэнни.
— Я рассчитывал, что сделаю невесть что, но все эти последние годы научили меня тому, что с рабочим не очень-то считаются в этом капиталистическом мире и что он должен знать свое место. Многие из нас попадают в тюрьму, очень многие умирают. Единственно, что ты можешь делать и что, безусловно, мы делаем, — это помогать будить рабов.
Наступило молчание.
— И ты вполне уверен, что мирным путем добиться ничего нельзя?
— Спрашивай об этом других, Бэнни, а не меня. Спрашивай наших врагов. Ты думаешь, что во время забастовки они действовали мирным путем? Если бы ты был здесь в то время, ты бы увидел.
— А на демократию ты уже больше не надеешься?
— Почему? Наоборот. Демократия — это цель, это — единственное, ради чего стоит работать. Но она не может существовать до тех пор, пока мы не разобьем тех оков, в которых нас держат представители крупной промышленности. А для этого необходима борьба, которую демократия вести не может. Посмотри на всех этих олухов, которых Эли забрал в свою скинию, и представь их себе сражающимися с Вернонами Роскэ.
Бэнни не мог не улыбнуться.
— Это как раз то самое, что говорит Верн.
— Ну да. Он человек-практик, и я его за это уважаю. Он знает, чего хочет достигнуть, ищет способы и достигает. Он не позволяет правительству поступать так, как оно считает нужным, и низвергает его путем подкупов. Между прочим, Бэнни, читал ты последнее письмо Дана Ирвинга?
— Газета у меня была, но я еще ее не смотрел.
— Ты там найдешь много интересного. Дан пишет, что всем сотрудникам вашингтонских газет известен тот факт, что Роскэ и О'Рейли, столковавшиеся с генерал-прокурором, купили президентство Гардинга с условием, что с ними будут заключены договоры на разработку нефти на земле, принадлежащей морскому ведомству. Они подкупали всех административных лиц направо и налево и также газетных сотрудников. Требуют, чтобы было произведено расследование этого дела, но, разумеется, кучка сильных мира сего этого не допустит.
Опять наступило молчание. Поль, наблюдавший за своим другом, увидел смущенное выражение в его глазах и прибавил:
— Не говори мне об этом, дружище. Я ничего не хочу знать такого, о чем я не мог бы свободно говорить с другими. Но и ты и я прекрасно понимаем, что капиталистическому правительству совершенно нечего делать с демократией.
Бэнни опять ничего не ответил, и Поль сказал:
— Я взял в пример Верна, как ты его называешь, потому что именно его я имел возможность наблюдать это время, и он воплощает для меня всю капиталистическую систему. И я спрашиваю себя, каким путем я смог бы, если бы захотел, отнять у него его власть? Я выискивал всякие способы, которые дали бы мне возможность сделать это легальным путем. Но судьи в его власти и считают правильным все, что бы он ни говорил. Они всегда имеют полную возможность опутать вас целой сетью разных хитросплетений. И в его руках пресса, и в его руках кино — все, что служит для того, чтобы внушать массам те или другие понятия и взгляды. И мы никогда не смогли бы собрать большинство голосов, так как Верн заполнил бы доверху все избирательные урны своими кандидатами. Даже если бы нам и удалось провести своих каких-нибудь кандидатов, то, разумеется, они оказались бы подкупленными Верном раньше, чем вступили бы в отправление своих административных обязанностей…
— Но, Поль, на что же ты в таком случае можешь рассчитывать?
— Я пойду к рабочим. Нефтяные рабочие Верна составляют основу его власти, они дают ему богатство. И у всех у них одно общее дело, одни общие интересы: они желают получить то богатство, которое Верн у них отнимает. Они, конечно, еще недостаточно ясно отдают себе в этом отчет: они читают газеты, подкупленные Верном, и ходят в кино, которое поучает их тому, чему желает их поучать Верн. Но теперь мы будем их учить, и когда они возьмут в свои руки все нефтяные фонтаны, как сможет Верн взять их себе обратно?
— Он пошлет войска, и они возьмут.
— Нет, он не пошлет войска, так как в наших руках будут железные дороги и все рабочие на телеграфных станциях. Они будут посылать наши телеграммы вместо его. Мы будем иметь своих людей в отраслях промышленности. И организовав их, научим их, как и что нужно делать. "Вся власть союзам".
Перед глазами Бэнни опять встали картины, привезенные его другом из Сибири. Поль продолжал свои объяснения в том слегка снисходительном тоне, который всегда действовал импонирующе на Бэнни и приводил в бешенство его сестру Берти.
— Тебе это кажется ужасным, потому что это означает борьбу, а ты не хочешь борьбы, да тебе она и не нужна. Вести борьбу могут только те люди, у кого закаленные души, те, кого притесняли, били, бросали в тюрьмы и морили голодом. Верн сам делает революцию, бросая нас в эти "клетки" и заставляя нас там гнить. Мы лежим в этих темных душных "клетках" и думаем тяжелые, мрачные думы. Большевики выносили все свои идеи в тюрьмах, и вот теперь такое же "образование" дается рабочим в Америке. И дело не в том только, что тюрьма закаляет и ожесточает наши души, а в том также, что благодаря этому мы приобретаем в глазах рабочих масс известный авторитет. Рабочие нас знают, и те из них, которые так порабощены и так слабы душой, что не в силах ничего сами для себя сделать, — полагаются на нас, зная, что мы не продадим их Вернону Роскэ. Вот почему я решил возвратиться обратно в Парадиз и учить их коммунизму, и в том случае, если Вернон меня опять арестует, московская программа попадет в историю судебных процессов графства Сан-Элидо.
IV
Газеты Энджел-Сити сообщали очень важную новость: помолвку мисс Альберти Росс, единственной дочери Дж. Арнольда Росса, с м-ром Элдоном Бердиком, потомком одной из самых старинных фамилий в городе, недавно выбранным в председатели Калифорнийской лиги обороны. А несколько дней позже в газетах появилось известие о назначении м-ра Бердика на должность секретаря американского посольства в Париже.
